бы карать отрицальщиков глобального потепления. Замдиректора Бляхер заметил, что у нас и подавно следует карать за злостное отрицание очевидных цивилизованным людям вещей. Говорили также о том, что с легкомысленного миллиардера Гондольера взята подписка о невыезде, что в его "Экзелянсбанке" изъяты компьютеры и калькуляторы, что чья-то дочь, учащаяся в музыкальной школе, лишится гондольеровской стипендии "Белая ромашка" и что в зарубежной прессе намедни были опубликованы страшные письма Софы Шухер, мадам Хокань и композитора Лужина с призывами обрушить на тоталитарные Содом и Гоморру огонь, воду и медные трубы Иисуса Навина.
* * *
В зале было скучно. Круглого стола достаточного диаметра в институте не нашлось. Институтские и гости уселись в обычных (разве что по-хорошему старых) откидных креслах перед четвероугольным столом президиума, кафедрой-трибуной и доскою с надписью "Открытые перспективы "чистой хронологии"". Места в президиуме заняли Русскин, Сдобный и Бляхер. Иветта с подругой уселись в первом ряду и принялись подкрашиваться.
После нудной вступительной речи директора Ивана Васильевича ("ЧХ в гуманитарном дискурсе: опыт постановки вопроса") последовало выступление кандидата филологических наук Любошитовой ("Фразеологическое наполнение семантологических текстов ЧХ"). Тридцатилетняя пухленькая блондинка в ладном жакете и коралловом ошейничке, хорошая дочь, жена и даже мать, после возвращения с мужем и ребёнком из Испании слегка поднатужилась, перелистала свою диссертацию по проблеме зауми в Джойсовых "Улиссе" и "Финнегане" и выдала несколько страничек о том, что в книжках по "чистой хронологии" напечатано одними большими буквами. Таковыми там обыкновенно печатаются слова, значение коих, как полагают авторы (математик Неверенко с инженером Формовским), следует решительно переосмыслить. Любошитова деликатно не коснулась сути сих лингвистических опытов, и лишь разобрала употребляемые Неверенко и Формовским вольные литературные обороты. Едва ли не полдоклада было посвящено словосочетанию "путешествовать по карте". Доклад получился сносный, но совершенно бессмысленный.
После Любошитовой на кафедру поднялся доктор философских наук Погребищенко ("ЧХ как опыт квазикоррекции социокультурного мифа: корреляция нарративно-источниковых мифологем доинформационного века и креативно-продвинутых текстов информационной эры"). Доклад начинался признанием полного отрыва "чистой хронологии" от реальности и завершался уходом автора в солипсизм. Погребищенко нечасто подымал над кафедрой усталые мутные глаза. Он картавил, заикался и дёргал шеей. Галстук у него был повязан наизнанку, а молния на штанах не застёгнута.
Профессор Беспамятных, насколько можно тайком, подвигал, чтоб размяться, ногами, по-лосиному длинными. Сидеть ему было тесно. Он завидовал маленькому Рябиновичу - доцент вольготно полулежал в кресле, засунув ноги под передний ряд и ничуть не мешая этим седогривому соседу спереди.
"Если и дальше пойдёт такая же чушь - встану и уйду, - подумал Виктор Петрович. - Пирожков надо в резонансной столовой купить - десяточек. Главное, чтобы песочные с изюмом остались - Кате они нравятся, а с яблоками она и сама напечёт - ещё от Старопанского целый короб остался".
Профессор начал озираться по сторонам - пригнувшись, чтоб его бестактные движения были не так заметны. Публика собралась предсказуемая: потёртые и усталые научные сотрудники, местные и пришлые, несколько хорошо одетых женщин с усталыми лицами - бывшие научные сотрудники, а ныне вялые офисные птицы, пара красивых, дорого одетых женщин с личиками капризно-любопытными - научные сотрудники и по совместительству жёны более-менее обеспеченных людей.
Ещё в зале находилось несколько человек молодёжи обоего пола, в странных костюмах. Но тех, кто побывал в Институте семантики и эпистемологии на прошлогодней конференции, это уже не могло удивить. Правда, сегодняшние были без шнурков на лбу и вообще одеты почище и подороже - в какие-то кожаные куртки с кольчужными эполетами и прочей арматурой. У одного хромированные лесенки на рукавах напоминали Рябиновичу то шевроны дяди-старшины, то металлофон - об него Рябинович намедни со звоном споткнулся, разворотив неприступные внуковы флеши. Глаза у броненосцев, независимо от пола, были подведены, как у танцоров, исполняющих половецкие пляски.
Двое присутствующих показались Виктору Петровичу не вполне уместными. Один сидел на последнем ряду и производил какие-то пассы над новейшим телефоном. Это был кудрявый, слегка длинноволосый блондин, переходящий из комсомольского возраста в бальзаковский. Лицо конфетное, веки и губы, красиво говоря, виновато-порочные. Жёлтые, как макароны, волосы спускались из-за розовых с мороза ушек на пиджак, блестящий, как новенький чёрный автомобиль. Рубашка цвета чуть пожелтевшего тетрадного листа расчерчена бледными линиями в среднюю клетку. Галстук цвета докторской колбасы. На лице - напыженный сплин, вроде начёса на плешь или нашмяканной на прыщи пудры. Сквозь тухловатую гримасу пёрло что-то злобно-школьное, сиплое и односложное. В унылом и неладном собрании он презирал каждое шевеление, каждый звук, но почему-то не уходил и, будто бы привычно, сидел, не выдавая себя.
Погребищенко продолжал мямлить. Его речь оживлялась лишь приступами отчаянного заикания. Виктор Петрович разбирал только самые важные термины, часто повторявшиеся: "транс... транс... цедентный", "транс... транс... цецедент... дентальный", "гегегенезис гногнозиса" и "дидидидискурс".
"Вó бедолага! - подумал Беспамятных. - Хоть бы слова подыскал попроще и закруглился поскорее!"
Второй странный сидел на одном ряду с Виктором Петровичем - с краешку. Их разделяло несколько пустых кресел с задранными сидениями и две красивые аспирантки, распространявшие тонкие ароматы по всей розе ветров. Этот, похоже, переступил кризис среднего возраста, так и не избавившись от перезрелой скуки во взоре. Замечательный мушкетёрский профиль: длинный хитрый нос, прищуренные тёмные глаза, высокий лоб с залысинами, чёрные короткие волосы, аккуратная эспаньолка. Белейшая, не для жизни, рубашка под серым ворсистым костюмом-тройкой. Прямые углы воротничка стояли почти параллельно полу. Петля алого галстука была приоткрыта от затылка до горла и навевала мысли о гильотине и неутешительных итогах, вершащих прекрасные порывы.
"Журналюга, - подумал профессор. - Скорее, телевизионщик, какой-нибудь продюсер. Хочет сделать фильм обо всей этой хренотени. Вылезут всякие Кудесники, будут заморачивать народу мозги - и без того замученные, залитые всякой дрянью. Тьфу, чёрт!"
Скучающий гильотинированный запрокинул голову (держалась она превосходно!) и набросил тонкую руку на спинку переднего кресла. На его пальцах Виктор Петрович увидал два золотые перстня с крупными камнями - искрящейся под лампами красной шпинелью и скупым тёмно-ранжовым сердоликом.
Профессору стало холодно. Человек с эспаньолкой скосил на него глаз. Беспамятных кивнул, с трудом шевельнув занемевшей вдруг шеей. Мстислав Сергеевич приветливо улыбнулся.
* * *
- Вот возьмём советский герб - слева молот, справа серп... - начал Хошимин Степанович Кудесник, энергоинформационный академик из Салогорска.
Беспамятных, не желая верить этакой неприятности, заупокойно протянул:
- А-а-апять Кудесник заплатанной вылез...
- Сейчас нарвётся на скандал! - уверенно предположил Рябинович. - Он же радикально сокращает "чистую хронологию"!
Салогорский уникум Хошимин Степанович Кудесник и вправду в прошлом не дружил с буквою "чистой хронологии", предлагая свою, чистейшую. Но теперь, убедившись на личном болезненном опыте, что Город, видимо, всё-таки был построен не в ХХ веке,
