и на столько же старше Вальки. Мать все знала, но без мужчины остаться не хотела, лишь предупредила, что если он еще и младшую Валькину сестру испортит, тогда заявит. С десяти до четырнадцати Вальку отчим использовал, а лотом она сбежала из районного городка к этой бабушке, которая ей даже не родня, в войну мать с ней познакомилась.
Она совершенно не верила, что хоть чего-нибудь хорошего можно добиться честным путем. Квартиру — горлохватством, доносом, взяткой. Денег — лишь воровством. Есть где-то интеллигенты, там, может быть, все по-другому. А работяги и руководители — все жулье.
— Работяги за станком разве воруют?
— Приписывают.
— Я не приписывал.
— Ты был дурачком. Теперь исправился, у меня целыми днями валяешься.
Она твердо знала, что должен быть коммунизм и все должны быть сознательными. Между тем воруют и врут. И Валька в своем магазине обвешивала, набавляла цену на колбасу, сыр. Еще она время от времени ездила в Москву за дефицитными нейлоновыми вещами, чтобы по спекулятивным ценам продавать в Ростове — ведь начался тряпошный бум, у людей появились кое-какие излишки, все спешили сменить хлопчатобумажные одежды на нейлон, капрон. В конце концов на самое себя она смотрела как на предмет торга, несмотря на немалую ее женскую слабость, каждый раз надо было давать больше и больше, чем-то удивлять.
Волчок нашел покупателя на мотоцикл.
— Летом на «Явы» заработаем. Я тоже хочу колеса иметь.
Вадим совсем не собирался продавать мотоцикл, но раз нашелся покупатель… Мотоцикл был продан и пропит отчасти с Волчком, большей частью с Валькой.
Ночуя у нее, он сделался настоящим психом. Глубокой ночью, иногда под утро шли и шли его предшественники. Скреблись, стучали, барабанили… Каждый раз он вскакивал, чтобы одеться, выйти навстречу. Она требовала, чтобы лежал без звука, открывала форточку, и в полной тьме шел нелепейший диалог.
Собственно, лежать и слушать и было его куда более сильным и искренним желанием. Одеться, выскочить, подраться, может быть, означало бы конец. Он о конце постоянно думал, но из-за каких-то балбесов, посреди ночи… И вообще, Вадька хоть и казалась проще некуда, на самом деле была удивительна, вместе с распущенностью уживалось высокое украинское целомудрие.
— Господи, какие они у тебя бездарные! Сплошную чушь плетут. Как ты могла?..
Даже в полной тьме чувствовалось, как Валька вся вспыхивает. Она бросалась к нему.
— Задушу! Да, да, ты не такой. Еще один такой же всего был.
— Еще один? Кто? Кто же еще, как я? — допытывался он, когда считал минуту подходящей, — Валька ведь никогда ничего не скрывала, могла и прихвастнуть своей распущенностью. — То есть, кто был первым, раз я есть, а он был?
— А первый и был первым! — на поставленный таким образом вопрос ляпнула она.
Он был невероятно поражен.
— Да! Женское сердце ты не знаешь. Я ушла, чтобы он матери остался.
— Какие бездны! Так ты хотела?
— Сначала нет, потом да. И вообще… не это главное.
После этих слов он понял, что может и должен с ней
расстаться. Да, Валька из того же ряда, из какого сам он, Вовка Волчок, Юрка Демидов. Родная сестра, можно сказать. Но человеку всегда важнее было не то, что есть, а что может быть. На углу Буденновского и Красноармейской он часто видел ту девушку. И во всем остальном — пропасть.
Однако расставание было очень тягостным.
Сначала заболел он. От курения у него давно уже болело горло. Внутри вдруг воспалилось так сильно, что опухла шея, заложило словно ватой уши, температура поднялась под сорок. И как раз наступило 8 Марта, не пойти с Валькой в ресторан нельзя.
В ресторане он не мог есть, даже водку пил со слезами на глазах, а на бутылку шампанского смотрел с отвращением. Сидели у окна, из раскрытой фрамуги слегка дуло. Никто этого не замечал, он же непрерывно оглядывался на окно, словно фрамуга могла сама от его взгляда захлопнуться. Валька, выпив, затеяла скандал.
— На кого ты там пялишься?
Спорить с ней не имело смысла. Она была в новом платье.
— Горжусь тобой. Хочу видеть реакцию зала на твой наряд.
Она подобрела, но не поверила. Когда праздник кончился и вернулись к ней, не могло быть и речи, чтобы шел он домой лечить горло. Надо было любить Вальку, и он старался ночью, старался утром. Горло совсем заложило, уже разговаривал с трудом, но сил почему-то было много. Наконец она выпустила в окно, в безлюдное утро, на снег и ветер, и он направился в поликлинику.
К счастью, на прием попал сразу.
— Слушай внимательно, — сказал доктор, посмотрев горло. — Вот коробочка с таблетками. По таблетке через два часа. Потом, сколько хватит сил, накрывшись простыней, сиди над кастрюлей с кипятком и дыши паром. Напарившись, полощи горло крепким раствором марганца. Если будешь стараться, к вечеру нарыв прорвется.
— Ага, стараться. Я буду стараться, — сказал Вадим, пришел домой и, зная способ, как к вечеру вылечиться, завалился спать.
Вечером он проснулся с ощущением, что к утру, если не станет легче, умрет. До глубокой ночи глотал таблетки, дышал паром, полоскал горло марганцем, измучился и опять лег спать.
Весь следующий день лечился. «В последний раз парюсь, полощу — и все!» — так он несколько раз говорил себе. Наконец сказал: «Все!» — с побуревшим от марганца стаканом в руке поник над тазом. И вдруг в горле что-то защекотало, как бы открылось, хлынуло. Первый здоровенный вонючий ком он выплюнул в таз, потом подставил стакан и до половины собрал жуткой гадости, последнее было с кровью, в горле болтались какие-то лохмотья. Произошло чудо. Упала температура, тело высохло, стал вновь хорошо дышать, ворочать головой. Если б можно было бы еще поесть, то и конец несчастью. Тем не менее он помылся, побрился, оделся, чтобы идти к ней рассказать о чуде. Ведь он мог умереть. Огромное количество гноя было тому подтверждением. Померил температуру, 37,8, но совсем она не чувствовалась.
А через несколько дней заболела она. Какие-то жуткие боли в пояснице, высокая температура. Случилось это с субботы на воскресенье. Ночью Вадим бегал вызывать «Скорую». «Скорая» приехала, Вальке сделали укол и сказали, чтобы в понедельник обратилась в поликлинику. Укол Вальке не помог, боли усилились, впервые в Валькину комнату при Вадиме разрешено было входить старушке.
Утром Валька написала записку и услала старуху.
— Теперь и ты уходи. Зачем на больную смотреть? Ты здесь не нужен.
— А если что-нибудь случится?
— С тобой же не случилось. Иди… Ты мне помочь не можешь.
Вадим догадался: записка врачу,
