о стену, девушка попыталась подняться, но тело не слушалось – то ли от ужаса, то ли от возможных ран.
Чье-то прикосновение – едва ощутимое касание плеча – испугало Еву, заставив вскрикнуть и резко отстраниться. Уайт? Пабло?.. Теплые ладони продолжали держать ее, мягко, но настойчиво. Воспоминание из прошлого, о другой, более счастливой жизни, пронзило Еву. Интуитивно, вопреки творящемуся вокруг хаосу и шуму, она узнала эти руки. Вспомнила.
– Ева, ты слышишь меня? Я здесь! – сбивчивый голос Никиты был искажен тревогой. И все же это именно он, тот самый тембр, который Ева так хорошо знала.
Но его здесь быть не может, никак, абсолютно, нет. Выходит, она уже умерла? Тогда почему саднит лодыжка и тошнит от вкуса слезоточивого газа во рту? Девушка совсем не так представляла себе загробную жизнь.
– Ева, ты не ранена? Можешь двигаться? Возьми мою руку, – голос никуда не исчезал, возвращая ее в искореженную взрывом комнату.
Химический туман постепенно рассеивался, а вместе с ним и неестественный, почти невыносимый запах. Сквозь редеющую серую пелену девушка увидела склонившегося над ней Никиту. Осторожно, словно не веря своим глазам, он держал ее запястья, и Ева слышала сбившееся дыхание.
Лицо, потемневшее от напряжения, горящие адреналином глаза, растрепанные волосы, рваная рана на скуле, из которой тонкой струйкой сочилась кровь, – все кричало о том, что сегодня Никита Осадчий пережил нечто запредельное, впервые выходящее за границы его контроля.
Не говоря ни слова, пытаясь унять дрожь в руках, он обнял Еву за плечи и прижал к себе – крепко, отчаянно, будто хотел защитить от всего мира.
– Никита… – прошептала девушка, с трудом узнавая себя, тихую, охрипшую, обессилевшую. – Прости.
Глава 38
Первый солнечный луч пробрался сквозь неплотно задернутые шторы, и Никита поморщился: за ночь глаза отвыкли от яркого света. Ладонью он хотел заслонить навязчивое манильское солнце, но от прикосновения лицо неприятно засаднило. Тянущий шов на скуле напомнил о вчерашнем.
Всю ночь Осадчий провел в неудобном гостиничном кресле, и только сейчас почувствовал, как сильно затекли ноги, сделавшись чугунными, неповоротливыми. Стараясь не шуметь, Никита вытянулся, игнорируя болезненное покалывание в теле.
Давненько он не чувствовал себя таким помятым: ребра ныли, рассеченная осколком губа припухла, а глубокие синяки под глазами и трехдневная щетина выдавали человека, который не спал почти двое суток. Темно-каштановые волосы были непривычно взъерошены, а на упрямом высоком лбу пролегла новая морщина.
Беззвучно обойдя комнату по периметру, Никита вернулся в кресло и продолжил свой дозор. В полумраке силуэт спящей на кровати Евы казался таким умиротворенным, словно десять часов назад девушка не пережила самый настоящий ад. Вчера вечером, застегивая бронежилет и слушая финальные инструкции группы захвата, Осадчий мысленно готовился к тому, что больше никогда ее не увидит.
Во сне Ева беспокойно повернула голову, и Никита прислушался к ее дыханию, до конца не веря, что она рядом. За последние сорок часов Осадчий, казалось, постарел на миллион лет. Еще никогда в жизни он не испытывал такого всепоглощающего страха потерять любимую женщину.
Почему даже спустя десять месяцев, вопреки логике, расстоянию и самому факту разрыва, она по-прежнему оставалась для него любимой? Почему он, мужчина, который мог легко позволить себе любые отношения – от необременительных one night stands до многообещающего нового романа, – даже не допускал такой опции? Наверное, честных ответов было несколько. Прямо сейчас Никита признался себе: только рядом с Евой он не испытывал привычного сосущего под ложечкой одиночества. Рядом с ней он чувствовал себя… дома.
Тонкие веки и длинные ресницы задрожали, и Никита, стараясь не разбудить Еву, провел ладонью по ее щеке. От прикосновения, пусть даже самого легкого, девушка открыла глаза.
Растерянно посмотрела сперва на Никиту, а затем обвела взглядом гостиничный номер, разительно отличающийся от давящих стен ее недавней камеры. Дышащее воздухом пространство, отливающий серебром бархат диванов и кресел, живые орхидеи в прозрачной вазе… Девушка облегченно выдохнула, убедившись, что она в безопасности.
Глядя на профиль Евы, такой удивительно нежный и уязвимый в утреннем свете, Никита с еле сдерживаемой злостью, по привычке переходящей в самообвинение, подумал: «Что же эти ублюдки с тобой сделали? И почему меня не было рядом?» И без того бледная кожа девушки была неестественно мелового оттенка, словно накрахмаленные медицинские халаты, которые вчера окружали ее. Пластыри на деликатных запястьях смотрелись так чужеродно, что Никите хотелось сорвать их и покрыть кожу поцелуями.
– Как ты себя чувствуешь? – Осадчий нарушил тишину, не отрывая глаз от Евы. Его голос звучал неестественно спокойно, хотя внутри все бушевало.
Никите хотелось обнять ее, зарыться в густые волосы, вдохнуть знакомый запах, коснуться губ, но многое между ними все еще оставалось неизвестным.
– Я в порядке, только голова немного ноет. – Ева осторожно потянулась в постели.
– Доктор сказал, переломов нет, лишь пара ушибов и небольшое обезвоживание… Ты же помнишь, что произошло?
– Да. Правда, какими-то отрывками. – Девушка медленно, будто не до конца чувствуя тело, села в кровати, опираясь на изголовье. – Помню выстрел и взрывы… Тебя… Больницу в Маниле и стерильный запах лекарств, лампы… Потом ты привез меня в гостиничный номер… И я провалилась в сон?
– Ты уснула у меня на руках. Видимо, доктор дал хорошие таблетки, – впервые за последние сутки улыбнулся Осадчий.
Взгляд Евы потеплел, и Никита поймал себя на мысли, что физически не может оторваться от нее. Глаза были такими же, как он помнил, – серыми, глубокими, с золотистым, словно солнечное затмение, контуром внутри. И эта изогнутая линия губ, которые он когда-то целовал с упоением… Десять месяцев, они потеряли чертовых десять месяцев!
Все это долгое время ему казалось, что только он один пережил разрыв ценой разбитого сердца и разочарования, но прямо сейчас, глядя Еве в глаза, Никита понял, как сильно заблуждался.
Взяв ее ладонь в свою, он наконец произнес:
– Я безумно по тебе скучал.
Ева закрыла глаза и прильнула к горячей, такой знакомой руке:
– Я тоже. Столько времени прошло…
– Двести шестьдесят восемь дней, если совсем точно.
– Ты что, считал? Кто этот Мистер Романтика и куда делся Никита?
– Не хотел тебе говорить, но у меня есть сентиментальный близнец. Зови его Акита. Это он считал каждый день с тех пор, как ты ушла из моего дома, – усмехнулся Никита.
– Долго же ты нас не знакомил. Напомни, и я вышлю ему открытку при случае, – Ева была не прочь обсудить внезапно найденное романтическое альтер-эго Никиты, но сначала хотелось разобраться с их собственной историей.
– Прости. – Ева опустила глаза, рассматривая кончик одеяла. –
