Урс.
— Это не мы! — крикнул Густ.
— Ты ли это, Густ Хабб? — спросил Лишай. — Боги, что с тобой стряслось?
— Не важно, — бросил Биск, поднимая меч. — Мы не хор во славу Маури, Лишай, так что можно обойтись и без сочувственных песнопений.
— Я бы сказала, — заметила Подлянка, чистя острием узкого кинжала ногти на другой руке, — что петь ты никогда не умел.
Лишай злобно уставился на нее:
— Что ты можешь об этом знать? Для тебя я петь точно не стану, даже если в одной твоей руке будет мой хрен, а в другой тот кинжал!
— Еще как станешь! — рассмеялась женщина. — Если я тебя ласково попрошу.
— И как только вы сумели выжить? — изумился Хек.
— Сбросили доспехи и всплыли на поверхность, придурок! Но вы уже скрылись в ночи!
— Я не об этом, — сказал Хек. — В смысле, как только вы сумели выжить вместе? Вы же друг друга просто ненавидите!
— Предательство — повод для куда большей ненависти, чем та, о которой ты говоришь, Хек. Так что мы пришли за своей долей. А потом мы вас прирежем.
— Так и ошталшя идиотом, Бишк? Зачем нам входить ш вами в какую-то долю, ешли вы шобираетешь наш убить?
— Биск просто проболтался, — усмехнулась Подлянка. — Ему не следовало говорить, что мы вас убьем, до того, как вы отдадите нам нашу долю. Хотя чего ждать от пятидесятишестилетнего капрала?
— А вы исполняете мои приказы! — бросил в ответ Биск. — Значит, вы еще дурнее!
— Готова согласиться в обмен на то, в чем ты только что сам признался.
Пока Биск Молот, хмурясь, пытался осмыслить ее слова, Хек Урс откашлялся и произнес:
— Слушайте, нам нечего делить. Мы все потеряли.
— Шобштвенно, у наш ничего и не было, — добавил Густ, снова садясь и хватаясь за голову.
— Сатер нет в живых, — продолжал Хек.
— А Пташка? — спросила Подлянка.
Плечи Хека безвольно поникли.
— И ты туда же? — вздохнул он. — Пташка жива и сейчас в таверне там, внизу. — Он показал в сторону крепости. — Мы взяли в Скорбном Миноре груз, доставивший нам немало хлопот, и теперь идем потребовать… гм… возмещения. Взгляни на Густа — вот что сделали с нами эти сволочи.
— Какие сволочи? — спросила Подлянка, внезапно насторожившись.
— Некроманты, — пояснил Густ. — И будто этого мало, ш ними был Манши Неудачник.
— И вы хотите возмещения? — рассмеялась Подлянка, убирая кинжал в ножны. — Капрал, мы гнались за этими идиотами через весь клятый океан. Воистину состязание в глупости. А те, кем ты сейчас командуешь, могли бы в мгновение ока сокрушить целую армию оптимистов. — Повернувшись, она уставилась в море и вздрогнула. — Смотрите-ка: Певуны не заставили себя ждать.
Женщина снова рассмеялась, и Хек почувствовал, как от ее смеха у него сжимается мошонка.
Пока двое слуг с посеревшими лицами тащили за ноги мертвого повара, повелитель Клыкозуб схватил Грошемила за руку и выволок его за дверь, оставив Бошелена со своим слугой в заполненной паром кухне.
— Ты все записал?
— Конечно, мой повелитель…
— Каждое слово? И кто что говорил?
Грошемил кивнул, пытаясь сдержать дрожь. Рука, сжимавшая его плечо, была измазана кровью — именно она вогнала нож в левый глаз повара.
— Найди все умное, что он говорил, писарь, и поменяй местами.
— Прошу прощения, повелитель?
— Я здесь единственный, кто говорит умные вещи, глупец! Изобрази так, будто все это сказал я, — неужели так сложно понять?
— Не беспокойтесь, повелитель. Будет сделано!
— Отлично! — прошипел Клыкозуб. — А теперь пойдем со мной. Пусть занимаются своей выпечкой…
— Он ее отравит, мой повелитель…
— Не отравит. Слишком уж этот тип утонченная натура. Именно этого ему и хотелось — чтобы на его фоне я выглядел неуклюжим тупицей. Проклятый повар! Что ж, больше он ничего не напортачит, верно?
— Да, мой повелитель. Но… кто же теперь будет готовить еду?
— Найди кого-нибудь еще. Сейчас это не важно. Нужно придумать способ, как их убить. Но по-умному, чтобы они поняли напоследок. Нам нужен гений, писарь!
— Но, мой повелитель, я… в общем, мне не приходят в голову дьявольские мысли.
Клыкозуб встряхнул его за плечо:
— Какие прикажу, такие и будут приходить! Ясно?
— Да, мой повелитель!
Повелитель Клыкозуб взмахнул кулаком:
— Это поединок убийц, друг мой, и я намерен победить, ибо иначе мне самому придется умереть!
Найдя кувшин, содержимое которого пахло чем-то похожим на спиртное, Эмансипор сделал глоток, потом еще один. Сладкая приторная жидкость обожгла горло, нос заложило, из глаз обильно потекли слезы. Крякнув, он хлебнул еще.
— Власть, лишенная утонченности, — сказал Бошелен, выстраивая в ряд полдюжины деревянных мисок разной величины, — выдает недостаток интеллекта. Как вы считаете, Риз, можно ли утверждать, что нашему гостеприимному хозяину недостает определенных нюансов, что подрывает саму идею тирании? Завеса тайны полностью отсутствует. Никакой ловкости рук. Замысловатые речи и невысказанные угрозы тоже, если честно, остаются неизведанными областями разума здешнего повелителя. Признаюсь, все это весьма меня разочаровывает.
— Что ж, хозяин, все-таки это захолустные владения.
— В этой муке полно каменной крошки, — заметил Бошелен. — Жернова нуждаются в замене. Боюсь, я не обратил внимания на состояние зубов повелителя и его слуг, но, полагаю, они стерты, поломаны и дырявы. Воистину захолустье, любезный Риз, как вы и сказали. — Отряхнув руки, он подошел к Эмансипору и мягко забрал у него кувшин. — Экстракт ванили, Риз, довольно дорог. Похоже, вы уже пропили свое месячное жалованье. Хорошо, что повара больше нет в живых и он не может увидеть подобного кощунства.
— Хозяин, у меня внутри все горит.
— Вполне могу представить. Жить будете?
— Нет.
— Ваш пессимизм утратил былое очарование, Риз.
— Возможно, все эти яды повредили мой разум. Куда бы я ни взглянул, даже в мыслях вижу лишь гибель и разрушения, зло и обман. Тени в каждом углу и сплошные тучи над головой. Я столь долго не ведал удачи, что не узнаю ее в лицо, даже если она меня поцелует.
Он принялся за поиски другого кувшина, чтобы хоть чем-то погасить пожар у себя в потрохах.
— Любите печенье, Риз?
— Зависит, хозяин.
— От чего?
— Естественно, от того, что я курил.
— Советую вам ограничиться простым ржаволистом.
— Вы не хотите, чтобы я ел ваше печенье, хозяин? Мне показалось, вы говорили, что не собираетесь его отравить.
— Ах, Риз, — вздохнул Бошелен, — может,
