мне просто хочется поделиться своей выпечкой с нашими гостеприимными хозяевами. В конце концов, это самое меньшее, чем мы можем им отплатить.
— Хозяин, но они пытались нас убить.
— Вряд ли стоит называть столь грубые попытки покушением на убийство, — усмехнулся Бошелен. — Скажите, вы знаете, как делается глазурь?
Эмансипор поскреб щетину и пожал плечами:
— Я много раз видел, как этим занималась жена, так что — да, пожалуй.
— Ваша жена пекла?
— Нет, просто делала глазурь. В большой миске, а потом сама всю ее съедала, обычно за одну ночь. Раз в месяц. Кто может понять, что творится в голове у женщины, хозяин? Даже если она твоя собственная жена.
— Определенно не каждый мужчина. Даже если он ее законный муж.
— Это точно, хозяин, — кивнул Эмансипор. — Впрочем, сомневаюсь, что большинство женщин способны понять даже друг друга. В этом смысле они похожи на кошек. Или на акул. Или на тех речных рыб с острыми зубами. Или на крокодилов, или на змей в яме. Или на ос…
— Вот что Риз, займитесь, пожалуйста, глазурью, ладно? Корбал Брош очень ее любит.
— Сладкоежка, значит?
— Пожалуй, — снисходительно пробормотал Бошелен. — Мой товарищ совсем как ребенок.
Эмансипор представил себе широкое круглое лицо Корбала, его пухлые губы, бледную кожу и маленькие глазки, а потом подумал о детях, воображая, как малыш Корбал Брош бегает в стайке сорванцов, с белозубой улыбкой и копной волос на теперь лысой голове, и вздрогнул.
«Дурачье, — подумал он. — Следовало догадаться. Хватило бы одного взгляда. От таких нужно избавляться — головой в ведро, или оставить в снегу на ночь, или случайно положить вместе с едой для собак, — не важно как, просто избавляться, и, если мир содрогнется от подобного преступления, можно не переживать, ибо на самом деле это лишь вздох облегчения… Ну да, мальчишка бегает со своей компанией, и компания эта становится все меньше, а побледневшие родители гадают, куда пропадают их дети, и тут появляется юный Корбал Брош с пустым лицом и еще более пустыми глазами… Следовало догадаться. Таких ни жрецам не исцелить, ни мудрецам не переучить, и даже в тюрьмах им не рады. Только и остается, что сунуть в мешок с салом и сырым мясом да и швырнуть голодным псам. Но кого я пытаюсь одурачить? Такие ребятишки, как Корбал, никогда не умирают. Умирают лишь хорошие дети, и за одно это уже мир заслужил любых проклятий, которые только способна произнести честная душа».
— Хозяин?
— Да, Риз?
— Вы уже закончили с той ванилью?
— Верно, — кивнул Шпильгит. — Две лопаты.
Могильщик отвел мутный взгляд от груды одежды умерших, из которой он сшил себе матрас и подушку.
— Это моя работа, — ответил он, беря глиняный кувшин похожей на высохший корень рукой с волосатыми пальцами и неся его к кровати.
— У тебя, кажись, все в полном порядке, — сказал Шпильгит. — Зато меня временно выгнали из «Королевской пяты», а чтобы не замерзнуть, приходится работать. В смысле, физически.
— А две-то зачем? Ты что, собрался держать в каждой руке по лопате?
— Тебе не кажется, что это довольно глупо?
— Верно. Тогда зачем тебе вторая лопата? В качестве налога? Обложил налогом одну и требуешь в уплату вторую?
— Похоже, ты чересчур много выпил.
— Будь я слишком пьян, то, может, и нашел бы хоть каплю смысла в твоих словах. Так что тебе не повезло.
— Налогообложение так не работает.
— Ошибаешься, приятель. — Могильщик отхлебнул из кувшина. — Еще как работает.
— Ладно-ладно. Оставь одну лопату себе, а сборщик налогов возьмет вторую и проложит тебе хорошую ровную дорогу.
— Вот как? Тогда почему я сам гну спину, прокладывая эту дорогу и используя собственную лопату, пока ты сидишь и ничего не делаешь, но у тебя в кармане ключ к гигантскому хранилищу со множеством лопат? Объясни еще раз, какой от тебя вообще толк?
— Смешно, — сказал Шпильгит. — Просто у всех людей разные способности. Ты строишь дороги или в данном случае копаешь могилы, а я собираю налоги или в данном случае… гм… копаю могилы.
— Вот именно, так что забирай одну лопату и проваливай.
— Но мне нужны две лопаты.
— Сборщик налогов всегда остается сборщиком налогов.
— Слушай, ты, пьяный придурок! Дай мне лопаты!
— Да нет у меня двух. Только одна.
Шпильгит схватился за голову:
— Почему ты сразу не сказал?
Могильщик снова наклонил кувшин, глотнул и утер рот.
— Сказал только что.
— Где она?
— Кто?
— Твоя лопата.
— Ты заберешь мою лопату, и я останусь без работы, то есть ничего не заработаю, а ты не сможешь обложить налогом того, кто ничего не зарабатывает, так что от тебя никакого толку. Но ты и так знаешь, что от тебя никакого толку, и именно потому хочешь заняться рытьем могил, чтобы у тебя была настоящая работа. Только мне-то что делать?
— Так ты одолжишь мне лопату?
— Ага, теперь, значит, «одолжишь»? Придется заплатить, уважаемый.
— Хорошо, — вздохнул Шпильгит. — Сколько?
— Ну… лопату я беру напрокат у Халлига-свинаря, и он требует с меня за нее один грош, значит для тебя будет два гроша, иначе какая мне выгода за мою доброту?
— Будь ты по-настоящему добр, ты вообще не взял бы ни гроша!
— Я деловой человек, господин сборщик налогов.
— Если ты сдашь мне лопату напрокат, мне придется взять налог с твоих доходов.
— Сколько?
— Один грош.
— Но тогда я ничего не заработаю.
Шпильгит пожал плечами:
— Вряд ли прокат лопат когда-либо считался прибыльным предприятием.
— Халлиг считает именно так.
— Слушай, эта клятая лопата стоит на улице возле твоей двери. Я мог бы прийти и просто забрать ее, а ты бы ничего даже и не заметил.
— Это точно, — кивнул могильщик.
— Но я решил поступить по закону, как сосед с соседом.
— Тем глупее с твоей стороны.
— Сам вижу, — буркнул Шпильгит.
— И что теперь, господин сборщик налогов?
— Я забираю у тебя лопату в качестве налога.
Могильщик пожал плечами:
— Что ж, теперь это проблема Халлига. Только в следующий раз, когда тебе понадобится кого-то похоронить, можешь ко мне не приходить. Я теперь безработный.
— Я одолжу тебе лопату со склада.
— И полагаю, ты ждешь от меня благодарности? Стоит ли удивляться, почему сборщиков налогов все презирают?
Посмотрев на
