кроссовок гораздо занятнее и интереснее, чем моя персона.
Швыряю бюстгальтер в сумку и еле пропихиваю руки в пальто. Меня лихорадит.
Мне жутко некомфортно находиться рядом с ним, словно вчерашний Илья и утренний — два разных человека. Этого Миронова я не знаю.
Надеваю туфли на босую ногу. Мои пальцы больно скрючиваются, но это ничто по сравнению с болью в груди.
— Я готова, — стараюсь говорить уверенно, но мой голос дрожит.
Илья выходит за дверь. В футболке и трико. Не потрудившись надеть куртку. Видимо, избавиться от меня поскорее сильнее перспективы замерзнуть.
— Илья, что случилось? Мы куда? — предпринимаю еще одну попытку. Я в ней не уверенна точно так же, как во вчерашнем дне. Я уже и не верю, что была счастлива.
Его задумчиво-отрешенный вид раздражает. Молчание еще хуже и больнее, чем если бы он нагрубил или что-то сказал обидное. Молчание — оно убивает.
Подземная парковка решает проблему быть промокшей насквозь.
Но даже это не пугает как то, что нам предстоит находиться в салоне машины вдвоем.
От Ильи прямо искрит неприязнью. Ко мне. И если бы не его достоинство, он выбросил бы меня прямо здесь, в кармане дождливого проспекта.
Дворники монотонно разрезают тишину. Капли дождя безостановочно бьют по лобовому. Я смотрю в боковое окно и тихонько умираю.
Умираю от того, что единственной реальной причиной его поведения может быть закончившийся ко мне интерес. Я как закрытый гештальт или галочка, говорящая, что «выполнено». Только так я могу объяснить происходящее с нами.
Не различаю ни дороги, ни звуков. Я словно в вакууме.
Поворачиваю голову к Миронову. Напряженная поза и раздувающиеся крылья носа умоляют до него дотронуться. Успокоить. Я хочу к нему прикоснуться. И я порываюсь, но останавливаю себя.
Он должен чувствовать, что я смотрю на него. Как брошенный щенок.
Почему?
Зачем столько затрат и телодвижений ради того, чтобы затащить меня в постель?
Ответь! Не молчи.
Илья трет щеку, а потом грубо матерится, когда машина впереди резко тормозит. Мы одновременно подаемся вперед и от выбитых передних зубов меня спасает пристегнутый ремень безопасности.
Чертыхнувшись, Миронов поворачивает голову ко мне и осматривает сверху вниз. На мгновение мне кажется, что это мой Илья: заботливый, любимый, внимательный.
Но не найдя на мне никаких увечий, молча и холодно отворачивается, так и не спросив, всё ли в порядке.
Ни черта не в порядке, и я хочу проорать ему эти слова.
Слезы душат.
Я не плачу, но они душат внутри.
Изо всех сил сдерживаюсь, вцепившись в ремень безопасности. Отворачиваюсь и дышу, дышу, дышу… оставляя на стекле следы от горячего дыхания. Пальцем вывожу какие-то узоры на запотевшем окне. А потом осознаю, что все они — сердца: маленькие, корявые, ровные и разбитые…
Прикрываю глаза и утыкаюсь в холод стекла лбом.
— Приехали, — его голос пугает.
Подбираюсь и кручу головой по сторонам. Куда он меня привез? Я даже не заметила дороги…
Запотевшие окна мешают разглядеть. Провожу ладонью по окну, стирая сизую дымку.
Это… мой район… это мой двор.
Немой крик рвется из горла.
Он привез меня к подъезду. К моему подъезду, где живу я и … Господи!
Откуда? Откуда он узнал?
Или знал? И наказал?
— Илья, — поворачиваюсь к нему.
Он смотрит так, что мое сердце сжимается. Это не презрение и не равнодушие. В его глазах боль. Невысказанная и глубокая… Боль огорчения и предательства….
— Илья, — тонко шепчу.
Я все объясню! Всё! Только поговори со мной!
— Иди.
— Илья, пожалуйста, выслушай меня, — умоляю.
— Иди, Яна, — голос безжизненный и холодный.
Щелкают дверные затворы. Это больнее, чем если бы он меня выгнал.
— Прости…
Он не смотрит на меня. Брезгует.
Он смотрит вперед на дворники, разбивающие потоки дождя на лобовом.
Запутавшись в ремне, подрагивающими руками отстёгиваюсь и вылетаю из машины. Вода с неба ударяет по лицу. А брызги от взвизгнувших шин бьют ледяной грязью по оголенным ногам.
Его машина скрывается за углом дома так же стремительно, как промокает мое пальто.
Я стою посреди двора как дешевая девка, выброшенная после ночных утех. И я принимаю себя, потому что виновата. Я виновата!
Виновата, виновата, виновата!
Я не помню, как добрела до квартиры, не помню, как отрыла дверь. Не помню, как прямо в сырой одежде завалилась на диван, не моргая пялясь на увядшие бутоны роз… Погибли.
И я собираюсь делать то же самое.
Глава 39. Все мужики сво...
Собрать себя в кучу оказалось проще, чем сидеть на паре у Миронова и видеть его апатичную, равнодушную макушку.
Он настрочил на доске безумное количество задач и весь семинар сидит, уткнувшись в стол, изучая его молекулярный состав.
Я же смотрю на него.
И то, что он не замечает в этой аудитории не только меня одну, но и всех моих одногруппников, дает мне призрачный шанс надеяться на то, что нам удастся сегодня поговорить.
Вопрос, чтобы не идти в институт, даже не вставал. Прятаться я не собираюсь. Вчера я попыталась незаметно умереть, но у меня не получилось, а значит, моя миссия на этой земле не закончена.
Я задержу его после семинара. Он так делал. Почему я не могу? Задержу и потребую разговора.
Целых суток ему же хватило пообижаться? Я разделяю его позицию того, что мы начали наши отношения с обмана, и в этом только моя вина. Но, когда я ему расскажу, почему так сложилось и как из одного вранья выросла гора лжи, он должен меня понять. Черт возьми, должен! Он же не истеричный подросток в пубертате. Он взрослый мужчина и не дурак! Доценты не могут быть дураками. Ему по должности не положено.
Да, мне пришлось врать! А как Миронов себе представляет ситуацию, когда он с бабулей пришел к ясновидящей на сеанс, а тут я должна была вскочить и с ходу представиться, мол, вот она я — Решетникова Яна и мы с вами знакомы!? Я сижу прямо перед вашим носом, но вы меня не замечаете, зато на контрольных усиленно валите! Я — ваша студентка и я обманываю людей, потому что мне нужно платить за учебу, квартиру и за продукты. Ах, да. По ночам я еще бегаю с подносом и обслуживаю таких богатеньких снобов, как вы! Так я должна была себя вести в нашу первую встречу?
Мой градус повысился. И теперь вместо
