меня сахарный сироп.
Гипертрофированная эмпатичность мне не свойственна, но я как довольный осел подскакиваю с постели, не потрудившись натянуть белье, и ищу свой телефон.
Черт его знает, что происходит, но я хочу позвонить Белладонне. Поблагодарить и извиниться. В последнюю нашу встречу я обошелся с ней по-скотски. Я не фаталист, но, возможно, сегодняшний сон как знак того, что я ошибался.
Её карты не врали. И она не врала…
Не знаю, какое Божество мне благодарить, когда несколько раз в порыве бешенства я срывался к ней и терзал дверной звонок. После того, как Рудольфовна притащила мешок с горохом домой, я словно с цепи сорвался. Я желал поквитаться с наглой шарлатанкой. Но, наверное, судьба оказалась мудрее меня. Оба раза я встречался с пустотой. Мне никто не открыл. И сейчас я преблагодарен этому.
Нахожу номер Белладонны, пока Яна плещется в душе.
Набираю. Гудок… еще один…
Откуда-то из прихожей начинает вопить жуткий рингтон… который кажется до боли знакомым.
Ясновидящая долго не берет трубку, но настораживает не это.
Я иду на зов крякающей утки.
Отбиваю звонок, и звук прекращается тоже.
Мне совсем не нравится, как по моему голому торсу начинает гулять сквозняк. Я покрываюсь гусиной кожей.
И набираю Белладонну вновь.
Мерзкий звук наполняет прихожую, и он доносится… из сумки Яны.
Да нет… это бред.
Невесело усмехнувшись, нажимаю отбой. Сажусь на корточки у стены, прижимая телефон к губам.
Если я залезу к Яне в сумку, то нарушу ее личные границы.
Я не имею на это права. Но поганое чувство, которое разъедает меня изнутри, безобразно толкает подняться и заглянуть внутрь.
Это бред.
То, о чем я думаю, сопоставляя факты, — полный, мать его, бред, который душит.
Растираю шею руками.
Вода в душе стихает.
У меня пара минут, может меньше.
Либо я остаюсь одураченным, либо узнаю правду, которая, уверен, мне не понравится.
Встаю и лезу в сумку.
Нахожу два телефона: один старый и второй — практически прах.
Бужу оба дисплея и на том, который без пяти минут труп, высвечиваются два пропущенных от Засранец.
Это номер моего телефона.
Захожу в переписку и закрываю глаза…
Глава 38. Погибшие бутоны...
Никогда еще я себя не ощущала настолько цельной и наполненной.
Даже саднящие дискомфортные ощущения не добавляют дегтя в бочку со счастьем. Моя бочка полная до краев.
Я переполнена восторгом и это пугает.
Мне хорошо и это пугает тоже.
Из зеркала на меня смотрит довольная сытая кошка. Если бы меня сейчас увидела мама, она бы сразу поняла, чем всю ночь занималась ее дочь. В детстве каждую мою шалость родительница раскусывала в два счета. Но я и не собираюсь скрывать того, насколько я влюблена.
Душ не смыл всех оставленных на моей коже поцелуев. Я чувствую каждый. На моем теле не осталось ни единого миллиметра, не зацелованного Ильей. Каждый его поцелуй как микроскопический инсульт: не поверхностный и проходящий, а бьющий точно в голову и оставляющий после себя побочный эффект в виде отупения. Я тупею рядом с Ильей. И это, оказывается, приятно — перекладывать ответственность на мужчину и быть просто невесомым облачком в его сильных руках, не заботясь ни о чем.
Оборачиваю вокруг груди полотенце. Самый яркий засос на моем теле — внизу живота. Он же самый интимный. От воспоминаний, каким образом он был получен, кожу мурашит.
Дождаться Миронова и отдать ему свой первый раз — самое умное, что я сделала в своей жизни. Потому что я его люблю.
Я люблю его так, что самой отвратительно. От себя.
За то, что во мне просыпается чувство собственности и принадлежности. Он — моя собственность. Я — его принадлежность.
А я никогда не хотела быть навязчивой и выносящей мозг. Таких не любят, но кажется, я буду одной из них.
Крадусь мимо гостиной на цыпочках. Я боюсь даже дышать, чтобы не разбудить Илью.
Но, вероятно, этого не произойдет, потому что он стоит спиной ко мне и смотрит в панорамное окно. Предельно собранный. Руки опущены в карманы трико, белая футболка натянута на лопатках.
— Илья? — осторожно зову, боясь напугать.
Легкое движение головой. И всё.
Подхожу близко и прижимаюсь к спине, обняв его руками. Он вздрагивает, но остается все тем же неподвижным исполином.
— Доброе утро, — целую между лопаток и врезаюсь щекой в его спину, улыбаясь.
Мой. Любимый.
Его молчание заставляет отпрянуть и встать рядом.
За окном хлещет ливень. Не понимаю, что он в нем видит, когда свинцовые тучи упали низко, закрывая солнце и город. Кроме бегущих по стеклу капель в отражении видны лишь наши силуэты.
— Сегодня дождь, — прикасаюсь к холодной поверхности пальцами и веду ими вниз.
Чувство тревоги разрастается прямо пропорционально ощущению грусти.
— Илья, — аккуратно касаюсь его плеча, пробуя развернуть лицом к себе.
И он поддается.
Разворачивается и смотрит на меня… презрительно. Словно я инфекционная эпидемия. Опускает взгляд на мою руку, замершую на его предплечье.
Одергиваю ее, получив ожог. Его взгляд обжигает.
— Что случилось? — ношусь по его лицу глазами.
Спираль тревоги сжимает низ живота. Руки холодеют, а во рту образуется комок из стекла.
Он смотрит на меня изучающе, будто по-новому или видит впервые. И это пугает. Мне страшно и душно. Душит его разочарование… да, линии разочарования и пренебрежения исполосовывают его лицо.
— Собирайся, — скупо бросает и уходит.
Я смотрю ему в след, глотая истерику.
Внутри я ору: «Какого черта происходит?». Снаружи я молчу и иду в спальню.
В моей голове взрываются предположения о том, что я сделала не так или что могло произойти за время моего пребывания в душе. Но ничего оправдывающего его поведение на ум не приходит.
Он хочет отвезти меня в институт? Ему пора на работу? Что? Мы планировали сегодня прогулять вместе. Просто проваляться весь день в постели и смотреть фильмы. У него изменились планы?
Платье трещит в швах. Я остервенело его дергаю, стараясь натянуть, но мое тело словно отекло и раздулось. Пальцы не слушаются, и я просто залажу в него, не застегивая. Мои чулки тряпкой валяются у кровати, и я их оставляю, а лифчик сую подмышку, решая затолкать его в сумку.
Он стоит в прихожей и пялится в пол. На меня он не смотрит, а я смотрю. Я смотрю и жду, что он мне что-нибудь скажет и объяснит. Но, кажется, носы его модных
