— Йонас? — повторял Сейер. — Расскажите мне об Эскиле.
Йонас очнулся и посмотрел на него. Наконец он принял решение.
— Ну что ж, как пожелаете. Седьмое ноября. День, ничем не отличающийся от других, то есть неописуемый день. Он был атомной бомбой, терроризировал всю семью. Магне все хуже учился в школе, старался как можно реже бывать дома, исчезал с приятелями после обеда и вечерами. Астрид не высыпалась, мне не удавалось вовремя открывать магазин. Каждый прием пищи был испытанием. Анни, — сказал он вдруг и печально улыбнулся, — Анни была единственным светом в окошке. Она приходила и забирала его, когда у нее было время. Тогда в доме наступала тишина, как после урагана. Мы падали там, где сидели или стояли, и отлеживались — приходили в себя. Мы были изнурены и отчаялись, никто нам не помогал. Мы получили однозначный ответ: он никогда этого не «перерастет». У него всегда будут проблемы с концентрацией, и он останется гиперактивным до конца жизни, и вся семья должна приспособиться к нему на долгие годы. На годы. Вы можете себе это представить?
— А в тот день, у вас был конфликт?
Йонас улыбнулся безумной улыбкой.
— У нас всегда был конфликт. У нас с Астрид развился невроз. Мы были уверены, что разрушаем его, у нас не было никаких шансов справиться с ним. Мы кричали и орали, и вся его жизнь состояла из ругательств и страха.
— Расскажите мне, что случилось.
— Магне просунул голову в кухню и крикнул «пока». И исчез — пошел к автобусу с рюкзаком за спиной. На улице было еще темно. Я сделал бутерброд с колбасой. Он все время стучал кружкой по клеенке, орал — нескончаемый поток звуков. Вдруг он увидел вафли — они остались на столе с вечера. Тут же он начал канючить, чтобы я дал ему их, но я, хотя и знал, что он все равно выиграет, сказал «нет». Это слово было для него как красная тряпка; он, конечно, не сдался, а еще раз стукнул по столу чашкой и принялся раскачиваться на стуле, который угрожал опрокинуться. Я отошел к окну, повернулся к нему спиной, руки мои дрожали. Наконец поставил перед ним тарелку с вафлями. Оторвал пару сердец. Я знал, что он не сдастся и не съест их мирно и спокойно, я постоянно был начеку. Эскиль хотел вафли с вареньем. Я намазал малиновое варенье на два сердца, торопясь, трясущимися руками. И тут он улыбнулся. Я очень хорошо помню ее, его последнюю улыбку. Он был доволен собой. Больше всего на свете меня раздражало, когда он бывал вот так доволен собой, доводя меня до бешенства. Он поднял тарелку и ударил ею об стол. Он не хотел их больше, он желал не вафли, единственное, что его интересовало во всем мире, было настоять на своем. Они соскользнули с тарелки и упали на пол, и мне пришлось найти тряпку. Я собрал вафли и свернул их вместе. Он с интересом смотрел на меня. На маленьком личике совсем не было страха — он ведь не знал, что сейчас произойдет. Я весь кипел внутри. Пар должен был выйти наружу, я еще не знал как, но внезапно я наклонился над столом и засунул вафли ему в рот, запихнул их так глубоко, как только смог. Я еще помню удивленное выражение его лица, когда из глаз у него брызнули слезы.
— Теперь! — закричал я в ярости. — Теперь ты съешь свои проклятые вафли!
Йонас сломался посередине, как ветка.
— Я не имел это в виду!
Сигарета лежала и тлела в пепельнице. Сейер сглотнул и позволил глазам скользнуть в направлении окна, но не нашел ничего, что могло бы вытеснить с его сетчатки образ маленького мальчика со ртом, полным вафель, и большими, широко раскрытыми от страха глазами. Он посмотрел на Йонаса.
— Мы должны принимать детей, которые рождаются у нас, разве нет?
— Это твердят нам один голос те, кто сами не знают, каково это. А теперь я буду приговорен за жестокое обращение, приведшее к смерти. Что ж, вы припозднились. Я давно приговорил и осудил себя, и вы уже ничего не сможете с этим сделать.
Сейер посмотрел на него.
— На чем же основан ваш приговор?
— Смерть Эскиля — целиком и полностью моя вина. Я нес за него ответственность. Ничто не может оправдать или извинить меня. Я просто не имел этого в виду. Это был несчастный случай.
— Вам пришлось нелегко, — тихо сказал Сейер. — Вам некуда было идти со своим отчаянием. И вместе с тем вы наверняка чувствуете, что уже расплатились за то, что произошло. Ведь так?
Йонас онемел. Его глаза бесцельно смотрели по сторонам.
— Сначала вы потеряли младшего сына, потом ваша жена уехала от вас со старшим. Вы остались один.
Йонас заплакал. Рыдания клокотали у него в горле.
— И все же вы продолжали жить дальше. У вас была ваша собака. Вы расширяли фирму, дела шли все лучше. Чтобы начать все заново, как вы, требуется много сил.
Йонас кивнул. Слова были похожи на воду комнатной температуры.
Сейер прицелился и снова выстрелил:
— А потом, когда вы, наконец, начали снова прибирать дела к рукам, и жизнь пошла дальше — возникла Анни?
Йонас задрожал.
— Может быть, она бросала на вас обвиняющие взгляды, когда вы встречались на улице? Сначала вы наверняка удивились: почему это она так недружелюбна? А потом, когда вы увидели, как она идет по тропинке вниз с рюкзаком на спине, вы поняли, что произошло в тот раз?
Девочка шла вниз по тропинке. Она сразу же узнала меня и резко остановилась. Послала мне тревожный взгляд. Все ее существо почти агрессивно отторгало меня.
Она снова пошла вперед быстрыми шагами, не оглядываясь. Я окликнул ее. Я должен был выяснить, в чем дело. Наконец она согласилась сесть ко мне в машину, руки ее изо всех сил сжимали рюкзак, лежавший у нее на коленях. Я ехал медленно, не знал, как начать разговор, боковым зрением воспринимая напряженную фигуру — воплощенное обвинение.
— Мне нужно с кем-нибудь поговорить, — начал я, колеблясь, крепко стиснув руки на руле. — Мне нелегко.
Я знаю, ответила она и посмотрела в окно, но вдруг повернулась и бросила на меня короткий взгляд. Я постарался расслабиться. Еще можно оставить все как есть, но она сидела в моей машине и готова была выслушать меня. Возможно, она была достаточно взрослой, чтобы понять меня; возможно, именно этого она и хотела — своего рода признания, просьбы о прощении. Анни, и все эти ее разговоры о справедливости…
— Мы можем поехать куда-нибудь и поговорить, Анни, в машине так тяжело. Если у тебя есть время, всего несколько минут, а потом я отвезу тебя туда, куда тебе нужно?
Мой голос был тонким и умоляющим, я видел, что это трогает ее. Она медленно кивнула и выдохнула, откинулась на спинку кресла и снова посмотрела в окно. Через некоторое время мы проехали магазин Хоргена, и я увидел мотоцикл, припаркованный рядом. Я вел машину медленно и осторожно вверх по плохой дороге на Коллен, а потом припарковался на развороте. Анни внезапно забеспокоилась. Рюкзак остался на полу возле переднего сиденья, я пытаюсь вспомнить, о чем я думал, но мне ничего не приходит в голову, я помню только, что мы брели в лес по мягкой тропинке. Анни шла рядом, высокая и стройная, молодая и упрямая, но не застывшая, она спустилась за мной к воде и, колеблясь, села на камень. Перебирала собственные пальцы. Я помню короткие ногти и маленькое кольцо на левой руке.
