попал и Риглер.
Кальман остановился около двери. Он еще колебался, готовый в любую минуту изменить решение. «Вдруг я окажусь нежеланным гостем? Впрочем, теперь уже все равно. Через десять минут комендантский час… Надо попытаться. Терять мне нечего. Арпад Даллош, я знаю, смелый, решительный человек. Хотя, как теперь верить людям?!»
Кальман позвонил. За дверью — ни звука. Он еще раз нажал кнопку звонка. «Ведь они же дома! — подумал он. — В передней горит свет».
После второго звонка послышался скрип двери и чьи-то шаги.
— Кто там? — донесся до него робкий, взволнованный женский голос. «Ева!» — узнал Кальман.
— Доктор Кальман.
— Ой! — изумилась Ева. — Так поздно! Погоди минутку, я сейчас принесу ключи.
«Зря я так дурно думал о людях», — упрекнул он себя.
Скрипнул, поворачиваясь в замке, ключ.
Из кухни донесся вкусный запах поджаренного хлеба, рома и кофе.
— Входи, входи, — приглашала гостя хозяйка, белокурая толстушка лет двадцати шести.
Кальман вошел. В небольшой прихожей царил образцовый порядок. До блеска натертый паркет, как зеркало, отражал свет электрической лампочки. На стенке — военная шинель — без погон. На красных петлицах маленькие эмблемы — ключ и молоток. На другой вешалке — старая фуражка а-ля Бочкаи с красно-бело-зеленой лентой на околыше.
Кальман повесил рядом свою фуражку и невольно тщательно вытер свои солдатские ботинки о коврик у порога.
— Ты иди вперед, — попросил он хозяйку. — Я так давно не был у вас, что забыл, какая дверь куда ведет… Арпад дома?
— Да. Я его никуда не выпускаю, — с улыбкой объяснила Ева и пошла впереди гостя.
В передней и гостиной тоже было чисто и уютно. От облицованного коричневыми изразцами камина по комнате струилось приятное тепло. Все здесь выглядело красиво, уютно, привлекательно.
Арпад Даллош сидел без пиджака за столом, накрытым белой скатертью.
— Ну и напугал же ты нас, Длинный! — смеясь, сказал он гостю. В узком кругу друзей Доктора звали еще и Длинным. — Садись, рассказывай, где был, куда идешь?
Кальман сразу почувствовал, что веселость Арпада напускная и за нею прячется волнение. «Меня ему не обмануть, — подумал Доктор, — ведь мы же знаем друг друга с детства…»
— Да садись, садись! — пригласил хозяин. — Евочка, принеси, пожалуйста, еще одну тарелку. Ведь ты поужинаешь с нами?
— Пожалуй, только совсем немного, — согласился Кальман и сел к столу.
Ева вышла на кухню.
— Что нового? Как дела в армии?
— Ты думаешь, я знаю? — рассмеялся Даллош. — Не хожу я больше туда. Хватит с меня… — Он вытер губы и отхлебнул глоток чаю. — Ешь, ешь! Что ты так смотришь на меня?
Ева суетилась вокруг них. Поставив на стол еще один прибор, она преданным взглядом уставилась на мужа. Положив себе на тарелку кусок поджаренного хлеба, Кальман продолжал рассматривать своего приятеля, смуглого, с черными как смоль волосами.
— Что с тобой случилось? — спросил он наконец. — Я тебя не узнаю…
— Я и сам не знаю, — ответил Даллош. — По-видимому, пассивность моя вызвана разочарованием…
— Понимаю, Арпад, — кивнул Кальман, неторопливо откусывая хлеб. Наступило томительное молчание.
«Зачем пришел этот поздний гость? — недоумевала хозяйка дома. — Ведь ясно же, что у него есть какая-то цель». Ее мужа занимала другая мысль: долго ли Длинный намерен оставаться у них?
Кальман допил свой чай и удобно развалился в кресле. От поднимавшегося над чашкой пара у него запотели очки. Он вынул платок и начал протирать их с такой тщательностью, словно в этот миг не было ничего важнее.
— И все-таки я кое-чего не понимаю, — проговорил он немного погодя.
— Чего ты не понимаешь, Длинный?
— Помнишь, недели две назад мы встретились с тобой и ты сказал мне…
— Не помню. За две недели много воды утекло.
— Я напомню, — продолжал Кальман. — Мы с тобой были на площади Кальвина. Я сказал тогда, что, если правительство не примет срочных мер, у нас тут такой кавардак начнется, что Познань по сравнению с Венгрией покажется безобидной детской шалостью. Неужели не помнишь?
— Что-то припоминаю, — неохотно признался Даллош.
— А ты еще засмеялся да так громко, что прохожие начали оборачиваться. «У нас кавардак? Да мы так шуганем баламутов, что их как ветром сдует!» — сказал ты. «И ты будешь этим «ветром»? — спросил я тебя. — «И я тоже, — сказал ты и добавил: — Не думаю, что в Венгрии так легко совершить переворот». Припоминаешь теперь?
— Да, да. Припоминаю.
— Так вот за этим «ветром» я и пришел к тебе сейчас. Я хочу тоже принять в нем участие.
— Зря ты выбрал для этого именно меня. Тогда я еще не видел…
— Нет, я не позволю, втягивать Арпада ни в какие истории, — вмешалась в разговор перепуганная Ева. — С меня достаточно всей этой кутерьмы.
— А если контрреволюция победит? — спросил Кальман и повторил про себя: «Да, именно контрреволюция!» А ведь еще совсем недавно он протестовал против этого слова.
— Арпада никто не тронет. Он был только маленькой безобидной пешкой, — снова перебила Кальмана хозяйка.
— Верно. Если понадобится, я сумею доказать, что меня силой заставили пойти от станка в армию. Жена моя засвидетельствует, что я не хотел быть офицером. И в университете я не хотел учиться. Правда, Евочка?
— Совершенно верно, — подтвердила Ева.
— Но, помнится, в пятьдесят пятом ты просил меня подтвердить, что во время войны участвовал в партизанском движении?
— И на это меня уговорили. Я совсем не хотел участвовать в нем. Это я тоже смогу доказать…
— Арпад, но ты же давал присягу! Ты офицер, коммунист!
— Ты затем только и пришел, чтобы бросать мне в лицо такие обвинения? — раздраженно спросил Даллош. — У меня и без тебя хватает неприятностей!
— Арпи, дорогой, успокойся, — гладя по волосам мужа, заговорила Ева, бросив на позднего гостя полный упрека взгляд.
— И ты еще коришь меня! Что же, по-твоему, это я оставил партию в беде, а не партия меня? Где эта партия? Где девятьсот тысяч человек? Где вожди? Где сила, которой мы всегда хвастались? А теперь я, Арпад Даллош, лезь в пекло, чтобы какая-то горсточка людей наслаждалась спокойной жизнью и жила в роскошных дворцах? Нет уж, дудки! Понял, Длинный? Пожалуйста, без меня! Можешь называть меня трусом! Но я хочу жить, И у меня нет желания болтаться на фонаре… Хватит с меня! Что я, собственно, получил от того строя? Ничего. Работал, работал…
— Арпи, милый, сядь! — плачущим голосом заговорила жена. — Тебе снова станет дурно. Прошу тебя, Длинный, не нервируй его! Лучше бы тебе уйти. Бедняжка, он так измучен…
Кальман поднялся.
— Хорошо, я уйду. Да и какой смысл оставаться здесь? Я только вот что скажу Арпаду: пусть он не считает себя правым. Ты говоришь,
