Ливерпуле сказал мне, что у меня посттравматическое стрессовое расстройство, когда я пришла к нему с банальной ангиной. «Почему у меня должно быть ПТСР от работы, к которой я стремилась всю мою жизнь?» – подумала я тогда. Тем более что это была очень важная и нужная работа. Но теперь я думаю, что врач, наверное, все же был прав. За две недели в столице я почти не спала, я все время находилась на виду у журналистов в эпицентре самого крупного теракта из всех, какие нам всем пришлось пережить. Может быть потом, когда я вернулась в Лондон и работала вместе с Дэнни и Крисом, все эти впечатления снова всплыли в моем подсознании, но я просто не поняла этого?
Я думала и о своей работе в госпитале Святого Мартина, где мне приходилось больше заниматься отчетностью, чем вскрытиями, я вспоминала, как это меня раздражало. Тогда я этого не видела, но опыт канцелярской работы, организация похорон и прощаний, означал, что я достигла дна, и мне пора менять работу. Мне было больно общаться с моими коллегами-женщинами, так как они не поддержали меня после выкидыша в трудной ситуации. Но, наверное, в этом не было ничего личного? Может быть, они просто не знали во всех подробностях, о том, что со мной тогда происходило?
Все это я отчетливо увидела под другим углом зрения, когда отдалилась от ситуации на достаточное расстояние. Увидела и отпустила прочь.
Мои наблюдения за отношениями Томаса и Тины – двух профессионалов, работающих с мертвыми – за их счастливым браком, вдохновили меня на то, чего никто до меня не делал, на создание сайта знакомств для сотрудников моргов. Мама помогла мне придумать название сайта: «Встреча намертво». Я понимала, что некоторым эта идея покажется отдающей черным юмором, а другим – забавной, но я была довольна – это была моя дорога, мой путь. Вдохновение сыпалось на меня со всех сторон, и я понимала, что то, что происходило со мной до сих пор, происходило, как говорится, «не просто так». Я следовала указаниям судьбы – я шла туда, куда она меня вела. Тогда же я начала вести блог, в котором хотела донести до всех, что я думаю о работе с покойниками, об отношении к смерти и о публичном выставлении человеческих останков. Я начала читать современные научные работы и даже нашла свою нишу в изучении странной связи между видом анатомических препаратов и сексуальными эмоциями (то есть связи между сексом и смертью). Я стала готовиться к защите магистерской степени и расцвела: на этот раз, не как луноцвет, но и еще не как цветок, раскрывающийся на солнце. Скорее, я могу проиллюстрировать свое состояние строчкой из Данте. Выходя из ада, он говорит: «Теперь мы вышли и снова видим звезды».
Зал прощания, где находятся останки любимых людей, которым их друзья и родственники отдают последний долг, является священным домом – неважно, как он называется – часовней или ритуальным залом, в отличие от того времени, когда он пуст, и там спит измученный техник морга. Но церковь, независимо от того, идет там служба или нет, является местом, где не сквернословят и не мусорят. Человеческое тело умершего, неважно, погиб ли он от несчастного случая или умер от естественных причин, заслуживает такого же уважение, как тело живого человека. Если думать так, то все на этом свете можно считать священным. Независимо от моих религиозных устремлений, я явилась в монастырь не из-за них, но именно там я поняла сокровенный смысл слов «поклонение» и «созерцание». Там пережила я свою символическую смерть и поняла, как я жажду жить. Именно там, в монастыре, я смогла увидеть звезды.
Эпилог
Ангельская доля
Ничто так не успокаивает меня, как приход на работу в музей утром в понедельник. Поднявшись по каменным ступеням, я испытываю невероятную радость, доставая тяжелый старинный ключ, отпирая дверь и входя в свой настоящий дом. Войдя в кабинет, я открываю шторы и включаю свет, удовлетворенно вздыхаю, вешаю одежду на крючок и оглядываю свои владения. Компанию мне составляют две пластиковые головы, на которых студенты-медики отрабатывают реанимационные навыки. Головы отделены от тел, но выражения их лиц исполнены тихого экстаза, который, почему-то, так характерен для тренировочных кукол такого рода: полузакрытые глаза и таинственная улыбка, скрывающая какой-то, только им известный секрет. На самом-то деле, у всех реанимационных кукол одно и то же лицо, скопированное с одной модели, l’inconnue de la Seine – неизвестной женщины из Сены. Эта, так и неопознанная женщина утонула в знаменитой парижской реке, где была обнаружена, в самом начале девятнадцатого века. Тело ее выставили на всеобщее обозрение в парижском морге – для опознания. Начиная с девятисотых годов, ее посмертная маска украшала интерьеры домов, так же, как в семидесятые годы их украшали выпуклые алебастровые изображения трех летящих уток. Именно это лицо послужило моделью для созданной в 1958 году для обучения методам сердечно-легочной реанимации куклы Анны. Эта традиция продолжается и до сих пор.
Есть в моем кабинете и кошачий скелет – подарок коллеги – с шоколадным позвоночником и целая полка, уставленная зияющими пустыми глазницами черепами, ждущими своей очереди на внесение в каталог. Меня окружают разнообразные части тела, их контуры и запахи не дают мне чувствовать одиночество, и я, на самом деле, не одинока. У меня нет соседей по кабинету, расспрашивающих о том, как я провела выходные, а это значит, что мне не придется никому рассказывать о том, что «эта чокнутая пишет о мертвых». Я могу взять в шкафчике пакет кофе, зная, что его никто не выпил в мое отсутствие, и, если захочу включить электрический камин, то я включу его, и никто не пожалуется на невыносимую жару. Проработав восемь лет в леденящем холоде морга, я прониклась страшной любовью к теплу, и теперь имею возможность побаловать теплом мой организм.
Стены кабинета выкрашены в немного странный розовый цвет, а шкаф полон вещей, которые я не осмеливаюсь трогать, чтобы не заполучить приступ бронхиальной астмы от скопившейся в шкафу пыли. Но, как бы то ни было, этот кабинет – мой маленький персональный рай. Ивлин Во очень хорошо сказал об этом, описывая своего прототипа, кремировавшего своих умерших питомцев Денниса: «Здесь, на тихом краю света, он испытывал безмятежную радость». Работа с покойниками отправила меня на периферию обычного человеческого опыта, но это не причинило мне боли: мой тихий край света – это
