Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 141
«Все почти умеют наслаждаться весенними днями, расцветающею природою, журчанием веселых ручьев; но мы испытали, что можно наслаждаться и осенью, стоя на высоких берегах реки (мы были на берегах Волги) и смотря, как буря пенистыми браздами роет поверхность вод и завывает в туманах!..»[710]
Русские писатели (и художники, о которых речь пойдет ниже), впрочем, часто изображали русский пейзаж и Волгу в русле романтической традиции сентиментализации природы, весьма похоже на живописные пасторальные картины европейской природы. Этот отрывок из «Вечера на Волге» Петра Вяземского, написанного в 1820-е годы, легко мог быть написан о каком-нибудь ландшафте Западной Европы:
Здесь темный ряд лесов под ризою туманов,
Гряда воздушная синеющих курганов,
Вдали громада сел, лежащих по горам,
Луга, платящие дань злачную стадам…[711]
Точно так же о детстве в приволжской деревне русские писатели вспоминали как о мирном, спокойном и живописном времени. В своем полуавтобиографическом романе «Детские годы Багрова-внука», созданном в 1850-е годы, Сергей Аксаков описывает идиллическую жизнь в поместье своего дедушки в Симбирской губернии (а позднее в Оренбургской губернии, куда переехал вместе с дедом) и сравнивает ее с потрясениями, которые испытывал в Казани, где учился в гимназии. В «Обломове» Ивана Гончарова (опубликован в 1859 году) заглавный герой видит во сне свое благословенное и безмятежное детство в деревне близ Волги: «Весь уголок верст на пятнадцать или на двадцать вокруг представлял ряд живописных этюдов, веселых, улыбающихся пейзажей. Песчаные и отлогие берега светлой речки, подбирающийся с холма к воде мелкий кустарник, искривленный овраг с ручьем на дне и березовая роща – все как будто было нарочно прибрано одно к одному и мастерски нарисовано»[712].
Сам Гончаров был уроженцем Симбирска и происходил из семьи богатого купца. Сейчас в Симбирске (ныне Ульяновск) установлен своеобразный памятник обломовской лени[713]: в бетоне воплощены диван и пара домашних тапочек, а рядом, на подставке, экземпляр романа! (Илл. 15)
Однако в 1850-е годы Волга уже наделялась отчетливой, особой красотой, которая отличала ее от пейзажей Западной и Центральной Европы и во многом превосходила их. Исключительная длина и ширина Волги часто упоминается в других произведениях XIX века: «Волгой-матушкой» называл ее Владимир Гиляровский[714]. Это новое изображение совпало по времени с открытием красот природы Кавказа, но эта земля для большинства русских была чужой, расположенной на самом краю их империи, в то время как река Волга, некогда тоже бывшая рубежом государства, теперь рассматривалась как чисто русская. Драматург Александр Островский побывал на Волге в рамках писательского путешествия, организованного в 1855–1856 гг. Морским министерством (в состав группы входили также писатели Алексей Потехин и Алексей Писемский). Каждый писатель получил задание описать «кусок» реки; Островскому достался район от истока до Нижнего Новгорода. Волга играет главную роль в его пьесе «Гроза» (1859), и в первых ее строках персонаж восторгается непередаваемой красотой реки: «Чудеса, истинно надобно сказать, что чудеса! Кудряш! Вот, братец ты мой, пятьдесят лет я каждый день гляжу за Волгу и все наглядеться не могу»[715].
Река, впрочем, играет в пьесе и трагическую роль. Замученная и обесчещенная Катерина бросается с утеса в волжские воды, кончая жизнь самоубийством в последнем действии.
Одной из главных тем, вновь и вновь возникающих в стихах о Волге, стала персонификация реки как «матушки» или «матери-России». Выражение «Волга-матушка» использовалось задолго до XIX века. Евфросин, монах-старообрядец, еще в 1691 году якобы произнес в адрес другого монаха, которого критиковал за то, что он переворачивает мир вверх ногами(!): «Волгу ты матку вспять возвращаешь, Геона же и Дунава вверх посылаешь»[716]. Образ Волги как «матушки» был обусловлен ее русскостью, мощью и способностью защитить своих детей – русских людей. Василий Пушкин (дядя Александра Пушкина) в своем стихотворении 1812 года «К жителям Нижнего Новгорода» призывает Волгу защитить своих детей во времена великого кризиса, когда Москва была занята Наполеоном:
Примите нас под свой покров,
Питомцы волжских берегов!
Примите нас, мы все родные!
Мы дети матушки Москвы!..
Как нежна мать, нас всех питала!
Москва, что сделалось с тобой?
Примите нас под свой покров,
Питомцы волжских берегов![717]
«Гой, ты, Волга-матушка, русская река», – призывает одно из стихотворений, приведенных в путеводителе по реке, изданном в 1900 году[718]. Еще одно стихотворение, цитируемое в том же путеводителе, на сей раз А. Лугового «Опять на Волге», начинается с сентиментального изображения реки («Волга!.. родная! красавица! мать!»); поэт умоляет: «Волга, прими ты усталого сына» – после того как «кончились годы печальной разлуки». Поэма заканчивается мольбой: «Волга! Я здесь пред тобой; с покаяньем / Исповедь сердца тебе приношу»[719]. В начале XX века Василий Розанов выпустил сборник рассказов «Русский Нил», где описывалось путешествие автора вниз по реке и часто упоминалась «матушка-Волга» и «кормилица-Волга». Женский образ Волги связан с ее способностью даровать жизнь. В поэзии Волга иногда ассоциируется с нянькой или кормилицей. Река дарует России свои плодородные поля и служит подательницей жизни для обитателей страны. «Мы – дети ее: кормимся ею, – писал Розанов. – Она – наша матушка и кормилица”. Что-то неизмеримое, вечное, питающее…»[720]
Персонификация реки как «матушки-России» вошла в обиходный язык. В воспоминаниях о службе на пароходе в 1860-е годы можно прочитать о «берегах нашей матушки Волги»[721]. В конце XIX века Александр Наумов, видный самарский дворянин, отмечал в своих мемуарах как человек, родившийся на Волге и знающий ее «склонности», что река может быть опасна в любое время года своими мелями, бурями, льдом и снегом, но все равно называл ее «Волгой-матушкой»[722]. В 1866 году был опубликован сборник песен, в который вошла песня волжских бурлаков «Эй, ухнем!». Она стала невероятно популярной: это «рабочая песня», под которую бурлаки тянут судно; она содержит такие строки:
Эх ты, Волга, мать-река,
Широка и глубока,
Ай да, да ай да, ай да, да ай да,
Широка и глубока.
Конечно, воплощение в реках мужского и женского начала не уникально для Волги: например, Дунай и Янцзы тоже считаются «реками-матерями», в то время как Темза и Миссисипи воспринимаются как мужчины («Старик Темза» и просто «Старик»). В России Дон иногда называют Доном Ивановичем – возможно, потому что он вытекает из озера Иван[723], однако придание реке отчества свидетельствует и о ее важности для России. «Волга-матушка» ассоциируется с «Русью-матушкой», и река часто служит полным синонимом этого термина, так что река оказывается неотличимой от всей страны[724]. Риторическая характеристика «Русь-матушка», «Родина-мать» использовалась и в имперской
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 141
