гладь на каблуках, окутанная радужными брызгами, — мамулька, прихрамывая на мозолистых ногах, нелепым аллюром, с растрепанными седыми волосами, еле поспевает за нами, и на лице её сияет блаженная улыбка.
А потом я останавливаюсь возле молодого ясеня и обнимаю его как брата. Подняв лицо кверху, я вижу, как плоские солнечные лучи прошивают насквозь бледно-зелёную крону и жемчугом осыпаются капли слепого дождя.
Сам Господь послал мне этот удивительный дождь, чтобы я мог тут же смыть всю эту накипь и грязь, которая въелась в каждую пору, в каждую трещинку моего измученного тела. Он послал мне этот дождь, чтобы я омыл прах со своих ног и шёл дальше.
Лена подходит сзади, обнимает меня за плечи, кладёт голову между моих лопаток, упирается лбом в спину и с облегчением выдыхает.
— Я очень тебя люблю, — шепчу я. — Я никогда тебя не предам. Никогда не оставлю. Мы будем вместе до конца наших дней. Мы настругаем детишек и будем счастливы. Ты слышишь меня?
Она прижимается ещё сильней и ничего не говорит. Тишина.
Я помню, как мы были счастливы, как упивались жизнью (каждый своей) и даже не заметили, как между нами выросла пропасть. Потом наступила новая эпоха и даже новый миллениум. За последние двадцать лет всё изменилось… Всё — кроме меня. Я, словно паучок, застывший в реликтовой смоле, так и остался где-то в девяностых. Это было моё время. Для новой эпохи я не создан: слишком ленив, слишком сентиментален, слишком независим. Человечество всё больше напоминает отлаженный механизм, но я не хочу быть винтиком этой бездушной машины. Я просто хочу, чтобы меня не трогали, вот и всё.
— Поклянись, — попросил я своё отражение, взирающее на меня пристально из тёмных глубин южной ночи, — что не будешь врать самому себе… Никогда.
Фантом снисходительно улыбнулся и протянул ко мне гранёный стакан, зажатый в кулаке. Мы чокнулись и дружно выпили. В этот момент поезд дёрнулся и полетел быстрее.
— Под горочку, — заметил я с некоторым блаженством в голосе.
В дверь громко постучала проводница и крикнула, что мне пора сдавать бельё и сваливать из вагона, поскольку поезд через полтора часа прибывает на станцию Туапсе. Я ответил, что не сплю, и широко зевнул: на самом деле меня жутко клонило в сон и голова болталась словно на резиновой шее.
Я смотрел в окно — на востоке, между выгоревшей степью и нежно-фиолетовым небом, появился яркий просвет, а через минуту из-под земли вырвались первые лучики солнца. Они протянулись через всю степь до самого поезда и расплескались на поверхности пыльного стекла. Сердце наполнилось тревогой: новый день сулил мне новые испытания. «Всё будет ништяк, — с надеждой подумал я. — У меня всё получиться. Я хитрый. Я изворотливый. Я смогу обмануть этого с горящими глазами, что караулит меня на стыке двух миров».
В состоянии полного бессилия я выпал на платформу станции Туапсе в 5:45 по московскому времени 16 августа 2000 года. Моя жена выглядела просто «феерично»; по всей видимости, хотела произвести впечатление.
Платье с ярко-красными маками, босоножки древнеримской патриции, лакированная чёлка и сценический макияж — всё это было уже лишним в пять утра на убогом южном полустанке. Вполне хватило бы коротких шортиков, кроссовок и утреннего makeup.
В лучах безжалостного восходящего солнца её накладные ресницы с фиолетовыми подводками, густой тональник и ярко-бардовые лоснящиеся губы выглядели как шутовской грим. Казалось, что уставшее помятое лицо одело на себя праздничную личину, неуместную и в некотором смысле вульгарную.
Я стоял перед ней этаким зигзагом: чёрные джинсы, чёрная майка, чёрная бейсболка с белым трилистником, чёрные кожаные ботинки «ecco» и, конечно же, чёрные очки в стиле wayfarer gold, с которыми я никогда не расставался. В зубах у меня дымилась сигарета, а на плече повисла большая спортивная сумка с надписью «adidas».
— Ну что, муженёк, поцелуемся? — эдаким баском спросила жена и грубо прихватила меня за талию.
Отведя жеманно сигаретку в строну, я свернул в трубочку бесчувственные губы… Последнюю мою затяжку она выдохнула через нос и даже слегка остолбенела.
— Горяченький поцелуй, — заметила она.
— Ага, — подтвердил я, — у Вас даже ус отклеился.
Перед маленьким вокзалом, напоминающим цветочную оранжерею, нас ждала голубая «девятка». Внутри, на водительском кресле, мирно дремал помятый мужичок в светлой кепке, из-под которой торчал его большой греческий нос.
— Познакомьтесь! — крикнула Леночка звонким пионерским голосом, от которого водила резко подорвался на своём месте.
— Калугин, — хрипло произнёс он.
— Очень приятно… Принц Датский, — ответил я с ленцой и широко зевнул.
Мы обменялись рукопожатием, в процессе которого мне показалось, что он хочет сломать мне руку. «Не очень-то он мне рад», — подумал я, выдёргивая кисть из его железной клешни.
Когда мы тронулись под музыку «ДДТ», я спросил Лену:
— А почему водитель пьяный?
— Потому что он знает всех ментов, — ответила она шёпотом и добавила: — А у тебя фингал под глазом…
— Знаю.
— Откуда прилетел?
— За девушку заступился.
— Я даже не сомневалась, что в этом деле замешана какая-то девушка.
— Это не то, что ты думаешь.
— Так говорят все неверные мужья.
Она ехидно улыбалась, предвкушая мои оправдания, но я закрыл эту тему, потому что мне очень хотелось спать.
Когда мы выехали на трассу, я сперва не на шутку испугался, потому что Калугин практически не смотрел на дорогу: он постоянно рылся в бардачке и менял кассеты, прикуривал очередную сигарету и тревожил меня глупыми вопросами, оборачиваясь назад, а в какой-то момент он даже клюнул носом, — ни то уснул, ни то разглядывал собственные ботинки, — но автомобиль чётко продолжал двигаться по краю горного серпантина, и казалось, что им управляет сам Николай Чудотворец. Я понял, что мы сегодня не разобьёмся: это было бы слишком глупо после такого длинного путешествия. Я расслабился и даже слегка задремал, положив буйную голову на плечо любимой жены.
— Вы к нам надолго, Эдуард? — спросил Калугин, заскучав на крутом подъёме.
— Навсегда, — ответил я, и он больше меня не беспокоил.
В тот момент я был практически счастлив — передо мной постепенно разворачивалась водная
