это ослепительный свет!»
Внезапно источник света обрёл контуры, и мои глаза заслезились, пытаясь их разглядеть. Грудь жгло огнём, под ладонями на каменном полу клейко хлюпало. Я захрипела, наполняя лёгкие воздухом, таким сладостным, будто не дышала очень долго. Затем рывком села, откашливаясь и отплёвываясь.
Этот свет – не смерть, поняла я, а солнце, проникающее сквозь световой колодец в потолке дворцового подземелья. Моё тело не обратилось в прах, а лежит всё там же, руки залиты моей собственной кровью, а лицо – слезами. Ничего особо интересного, просто жизнь.
Изменилось вокруг только одно: под тяжёлыми каменными сводами больше не пусто. Мой отец снова рядом!
Присев на корточки, Бахадур разглядывал меня своими ярко-синими глазами, точно такими же, как мои. Смотрел как на своё, родное, почти с умилением. Ждал, пока я вновь твёрдо обоснуюсь в мире живых. Так смотрят на младенца, делающего первые шаги.
– Я не мёртвая… – Слова сорвались с губ легко, как и положено истинной правде.
– Нет, – согласился джинн, – уже нет.
Он помолчал, давая мне осознать сказанное, а заодно вдохнуть ещё раз и почувствовать, что я и в самом деле какое-то время не дышала совсем, и сердце моё не билось. Я была мертва… Мы оба, я и Жинь!
Я в панике закрутила головой в поисках возлюбленного. Вот он, тут же, в луже крови, как и я, но лежит неподвижно: не пытается встать, не дышит… Мои руки, словно сами по себе, метнулись, задирая на нём рубаху, пропитанную кровью.
Грудь и живот тоже залиты кровью – но раны больше нет! Только теперь я осознала, что и мой бок нисколько не болит. Ощупала – кожа цела, гладкая, как у младенца, исчез даже шрам от пули, полученной от Рахима в Ильязе!
Прижав ладонь к груди Жиня, я с облегчением ощутила, как она чуть заметно вздымается и опадает. Он тоже не умер!
– Скоро очнётся, – заверил меня отец, вытянув шею и заглянув через плечо. Он всё так же сидел на корточках, точь-в-точь караванщик у вечернего костра, разве что уж очень неподвижно для человека. Мышцы нисколько не напряжены: не создание из плоти и крови, просто джинн. – Ты быстрее пришла в себя, потому что устроена чуть иначе, – продолжал он.
«Ну да, ведь я тоже не совсем человек».
Я повернулась к нему, неловко подогнув под себя ногу и продолжая держать ладонь на груди Жиня в страхе, что он вдруг исчезнет.
– Ты спас нас…
Как удалось, спрашивать было глупо, Бахадур вместе с другими джиннами создавал первых людей из песка и огня, ему ли не знать. Я сама видела, как Загир вынул из тела душу Нуршема, а уж зашить разрезанную плоть для них не труднее, чем рваную тряпичную куклу.
– Зачем? – Вот правильный вопрос.
Синеглазый джинн задумчиво потёр ладони – на этот раз человеческий жест получился на удивление натурально.
– Ты как-то спросила, помню ли я твою мать, полагала, что забыл и мне всё равно. Нет, мы помним всё. Я помню страх, что впервые испытал, когда сотни моих братьев пали в битве с Разрушительницей, и помню первую женщину, которую полюбил, и своего первого ребёнка. Видел, как она, моя дочь, погибла на крепостной стене Сарамотая, а ещё помню маленький шрам над губой у твоей матери, как он приподнимался в улыбке. – Джинн показал пальцем на свою губу. Да, был такой шрамик, только улыбаться матери доводилось редко. – Я помню всё, о дочь моя. Иногда мне кажется, что наши чувства куда глубже, чем у смертных.
Грудь Жиня дрогнула под моей рукой.
– Ты не знаешь моих чувств.
– Нет, – с улыбкой признал Бахадур, – не знаю, но чувства есть и у меня. – Он умолк, задумавшись. Как можно уместить в памяти целую вечность, да и зачем? Мне всего семнадцать лет, и то не могу упомнить всего пережитого. – Ещё я помню, что пожелала для тебя мать, её единственное желание.
– Какое? – не вытерпела я.
Вопрос не переставал мучить меня с того разговора с Широй в тюрьме у султана, а после того как Хала рассказала о корыстном желании своей матери, боялась узнать правду, особенно когда сбылось предназначение Нуршема.
– У меня были сотни детей, Амани. Их матери желали разного – славы, богатства, счастья, но твоя ничего этого не хотела. Хоть и мечтала вырваться из глуши, где потом нашла свою смерть, не просила помочь или выстелить ей путь золотом. Её желание было очень простым, – печально улыбнулся он, – жизнь для тебя, которой сама она не дождалась.
Не такое уж и великое желание – просто жизнь. Не деньги, не власть, не великая судьба, но сейчас, когда моё сердце билось, хотя не должно было, подарок джинна вовсе не казался скромным.
– Такого желания я не слышал от женщин за все долгие столетия… после своей первой любви и первого ребёнка.
Принцесса Хава, моя сестра, хоть нас и разделяли столетия. Другая женщина, её мать, тоже пожелала для своей дочери жизни наперекор тяготам той страшной войны.
– Хава погибла…
Бахадур опустил голову:
– Да, она сделала то же, что и ты: полюбила того, за кем охотилась смерть. – Он бросил взгляд на Жиня, и я на миг ощутила себя дочерью, отец которой не одобряет её избранника. – Связала себя брачной клятвой, зная, что мне тогда придётся его оберегать, не то она умрёт тоже. Так и вышло, я спасал его много раз, но за ней недосмотрел. Случайная стрела пробила ей сердце, и я не поспел на помощь. Та сто первая ночь осады стала последней в её жизни.
– Зато успел спасти меня. – Теперь я понимала, почему он сам взял в руку песчаный кинжал. Стрела в сердце убила Халу мгновенно, а рана в животе оставляет время, чтобы незаметно вернуться. – Ты не был обязан… – Я запнулась в поисках слов, чтобы не показаться неблагодарной. – В том смысле, что мать просила только о жизни для меня… – В самом деле, джинны известны своей изворотливостью и часто исполняют желания лишь буквально. – Один мой первый вдох после рождения, и ты уже ничего не был должен, мог бы потом и не спасать, если бы не хотел.
– Если бы не хотел, – кивнул он, – тогда мог бы, но отцы всегда стараются защитить своих детей, а я способен на многое, если постараюсь.
– Ну что ж, – неловко откашлялась я. Раз уж воскресла из мёртвых, слёзы ни к чему. – Пожалуй, сегодня ты в какой-то мере искупил своё невнимание ко мне в первые семнадцать лет.
Глуховатый хохот Бахадура
