занимал стол для бумаг, странные короткие скамьи со спинкой и стоящие вертикально сундуки. Всё придумала Катрин, и надо было признать, что это удобно.
Он влетел в кабинет, не зная, чего ему больше хочется: указать на её непристойное поведение или упрекнуть, что сейчас она чужому рыцарю улыбнулась чаще, чем ему в последнее время! Всё глупо. Он понимает, что смешон, но ему не хватает её любви. Стоя при входе, с плотно сжатыми губами, он был олицетворением праведного гнева! Она же, принарядившаяся для гостей, безмятежно облокотилась локтем на стол и, подперев голову рукой, с грустной улыбкой смотрела на него. Потом протянула к нему руки и едва слышно выдохнула:
— Берт.
Сорвался к ней, не задумываясь, и опустившись на колени, обнял её за бёдра, подставляя голову под ласкающие руки.
— Катрин, зачем ты так со мною?
— Ну что ты придумываешь, — укорила она его, — мы же говорили о том, что нам не нужны враги возле герцога.
— Твои слащавые улыбочки не сгладят положения!
Катя тяжело вздохнула.
Когда Берт сердился на неё, то мог нещадно пройтись по её внешности и манерам, отмечая её зловредно упрямый (неидеальный, не олицетворение нежности) подбородок, колючий (ведьминский) взгляд или рост, как у воина. Она уже не обижалась, так как знала, что привлекательна для него, несмотря на навязываемые каноны красоты, а вот те женщины, что не были похожи на неё, как раз действительно его раздражали.
Получалось, что он должен восхищаться теми дамами, что ему не нравились, а его любимая, видите ли, не эталон! Его бесило, что Катрин не восхищаются, и одновременно он сходил с ума, если кто-то попадал под её чары. В результате в ссорах он всё переворачивал с ног на голову и выплёскивал недовольство на неё. Сейчас её «божественная улыбка» превратилась в «слащавую улыбочку» — и слава Богу, что он на этом остановился.
— Я не дам им больше грабить себя и нам не миновать наветов, — упрямо повторил Берт то, о чём они не раз говорили, а пальчики Катрин приятно массировали голову, и ему уже не хотелось возвращаться к гостям.
— Ну, может всё же показать, что мы умеем считать налоги, а потом что-то подарить? — только что обрётший спокойствие муж, вспыхнул: — Они меня грабили, а я…
Оброк. Мы уже профессионалы и по одежде видим, что время не нашего века, да и лица такие у всех приятные, но суть здесь показана верно.
— Берт, — Катя обхватила его лицо ладонями, — мы не можем сейчас конфликтовать с герцогом, а эти люди его глаза, уши, длани. Я тебе объясняла, что либо мы пока прогибаемся под сборщиков, потихоньку отстаивая свои деньги, либо надо подкармливать близких сюзерену людей, чтобы они защищали нас от кружащих вокруг него шептунов.
— Это всё мерзко.
— Я знаю, мой честный рыцарь, но наш замок ещё не достроен, а воинов даже в полном составе не хватит, чтобы противостоять в открытом конфликте.
— Катрин, я всё сделаю сам, но ты не выходи, а то, клянусь, я убью их всех! Ты мне веришь?
— Верю. Ты человек чести и слова. Верю, что справишься и верю, что всех поубиваешь, — она вновь улыбнулась, а он резко поднялся, подхватил её на руки и целовал до тех пор, пока не почувствовал, что она распалилась в ответ. А потом поставил её на ноги и, с удовлетворением посмотрев на её затуманившийся взгляд, невозмутимо оправил на ней платье, словно являлся чопорной дуэньей.
— Ну, мне пора, — вышел, слыша, как Катрин сердито запыхтела и со злостью чем-то громыхнула.
Настроение у него поднялось. Пусть побуйствует. Он задержался, надеясь, что она ещё как-нибудь проявит своё разочарование его уходом, но услышал только, как она в раздражении проскрежетала по полу тяжеловатым креслом-скамьёй и затихла. Захотелось вернуться, чтобы закончить начатое, но раз решил показать ей, кто тут хозяин положения, то надо держаться!
Внизу Леон с юношеской непосредственностью вещал гостям о неурожае, о бедности земли, о том, что он прекрасно понимает, насколько сложна обязанность сборщиков налогов, так как его отец тоже с трудом выколачивает положенную плату за охрану земель.
Бертран усмехнулся. Когда только его сопляк научился петь соловьём, и ведь как красиво заливает, не поверить невозможно! Гости не верили только потому, что примерно одно и то же слышали в каждой сеньории или феоде[20], но юноша на удивление умело оперировал цифрами, и это их настораживало.
Охрана сборщика с удовольствием уплетала рыбу, приготовленную так, что она напоминала оленину, с блюда исчезали одно за другим псевдояйца, скорлупки которых были начинены рыбной икрой с миндальным молоком. Все эти ухищрения были сделаны потому, что сегодня рыбный день, но гостей, находящихся не один день в пути, надо было сытно накормить, удивить, вот и расстарались.
Катерина помогала на кухне, но изображать из рыбы мясной продукт была не её идея. А ещё она долго смеялась, узнав, что одну из птиц, а именно казарку, не считают дичью! Никто не видел, чтобы она откладывала яйца, и предполагалось, что она растёт в ракушках как моллюск, поэтому её мясо смело подавали даже в строгий пост[21].
Гости потягивали вино, сыто поглядывая на разложенные сыры и каштаны, не зная, чему отдать предпочтение, чтобы завершить трапезу. Все устали и подумывали об отдыхе в предоставленных покоях. Бертран дал знак, чтобы человека герцога проводили в гостевую, а для его охраны он освободил часть казармы. Терпеть слащавую морду приезжего рыцаря в замке, где тот может столкнуться с Катрин, он не намерен.
Весь следующий день был посвящён битве за каждую серебрушку. Человек герцога, почуяв сопротивление, старался как можно меньше брать изделиями, и пересчитывал всё в денежный эквивалент. Обе стороны считали по-разному, и всё это рождало новый виток конфликтов.
Под конец дня Катерина попросила важного гостя принять в подарок чудесные духи и коробку с душистым мылом, что могли бы порадовать его близких — и на том распри закончились. Сопровождающему рыцарю она не рискнула делать подношение не только из-за мужа, но и потому, что мужчина следовал заветам церкви и опасался мыться, чтобы не прогневить Бога. А Бертран ещё долго кипел, возмущаясь пронырливостью герцогского посланца.
— Берт, он этим всю жизнь занимается, — успокаивала его Катя, — неудивительно, что ты его прижимаешь, а он подходит к тебе с другой стороны и все равно получает своё. Ты не злись, а учись!
— Господи, я ощущаю себя младенцем рядом с такими людьми! Как вспомню, что считал этого сборщика приятным малым, так тошно
