Я удивленно уставился на нее.
— Ты хочешь сказать, что его слова насчет Логана и Бэби — правда?
— Нет.
— Тогда…
— Я не могу говорить об этом, Джейкоб. Вот и все. И больше не спрашивай меня. Никогда.
Мне все это очень не понравилось. Смущенный и, что там скрывать, обиженный, я стоял, протягивая к ней руку, словно просил о чемто и ничего не получил в ответ.
— Разве мы не прошли уже тот момент, когда ты не могла мне доверить информацию о твоей семье и о тебе?
— Есть вещи, которые я никогда не буду обсуждать ни с тобой, ни с кем бы то ни было еще.
Я положил руки ей на плечи:
— В какую игру ты играешь? Неужели ты не понимаешь, что Хейвуд Кенни ищет именно такую информацию о тебе и твоей семье? Неужели ты думаешь, что он ничего не раскопает?
— Ты говоришь, как Эдвина.
— Она предупреждала тебя? Хаш горько рассмеялась.
— Как она выразилась, ради моего же блага. «Скажите мне все. Признайтесь в ваших грехах, в ваших семейных тайнах. Ради вашего же блага». Бред!
— Эдвина была права.
Хаш посмотрела на меня, сделала большой, символический шаг назад и негромко сказала:
— Она очень многого не знает обо мне и моей семье, да и ты тоже. И я намерена оставить все так, как есть.
— Теперь понятно, какие у нас с тобой отношения.
Никаких.
Хаш снова вырвало, но она без моей помощи села в кабину грузовика и молчала всю дорогу до фермы.
Она не произнесла ни слова.
Как только мы с Якобеком вернулись, мне позвонила Эдвина.
— Как это называется?! Ваши родственники тайком фотографируют мою дочь и продают снимки желтой прессе! Так ваша семья заботится о благополучии моей дочери?
Мне нечего было возразить. Мне не удалось защитить Эдди. И моя семья с этим тоже не справилась.
— Простите меня, — пробормотала я. — Вы имеете полное право сердиться.
К счастью, Эдвина была настолько сбита с толку моими словами, что смогла только произнести:
— Что ж… Ладно.
И я повесила трубку.
Я сильно обидела Якобека и ненавидела себя за это. Но я ни под каким видом не могла сказать ему правду. Я и самато не могла заставить себя произнести это вслух. Все было так глубоко похоронено в моей душе, что я искренне верила — ничто и никто, даже Хейвуды Кении всего мира, вместе взятые, не сумеют до этого докопаться, если я сама не проговорюсь. Мне оставалось только верить, молчать и находить в себе силы нести свой крест, чему меня научили мои стойкие деревья, лежащие под ними галантные солдаты и сама Долина.
Но неведомые силы уже пришли в движение. Мое везение и в самом деле кончилось.
— Хаш, все в порядке! Прошу вас, не надо, пожалуйста! — умоляла меня Эдди, идя за мной в павильон.
— Мать, остановись! — приказал Дэвис.
Якобек стоял в стороне и, прищурившись, наблюдал за мной. Мэри Мэй, взвинченная, как готовая ужалить оса, мерила шагами посыпанный леском пол. Логан хлопал своим «стетсоном» по ладони и хмуро переглядывался с Люсиль.
Я смотрела в лицо тем, кто на меня работал. Люди шептались об Аароне и Мерили, говорили, что следует выкинуть Аарона со службы и не общаться с Мерили, но я знала, что не смогу так поступить. Я должна была позволить веем вздохнуть свободнее. Стряхнуть с себя сующих всюду нос репортеров, избавиться от любопытных, заглядывавших к нам в окна, убрать камеры от Амбаров.
— С сегодняшнего дня ферма закрыта. Я не могу больше рисковать. Я не знаю теперь, кому можно доверять. Я не позволю, чтобы моя семья превратилась в объект насмешек. Мне плевать, что Хейвуд Кении говорит обо мне лично, но никто не смеет чернить нашу фамилию и эту ферму. Вам выплатят все деньги, которые вы заработали бы до конца сезона. Мы начнем все сначала следующей весной. Закрывайте кондитерский цех, убирайте яблоки в холодильные камеры и отправляйтесь по домам. Этот яблочный сезон закончен.
Некоторые из женщин заплакали. Люди пытались отговорить меня, просили изменить решение: ведь был только ноябрь.
— Это все по моей вине, — прошептала Эдди. Я обняла ее и прижала к себе.
— Нет, это все началось задолго до твоего рождения.
Для нее мои слова не имели смысла, но ято все понимала. Пришло время собирать урожай посеянных жертв и тайн.
Я оставила всех стоять в павильоне, а сама вернулась в дом.
К декабрю ферма стояла темная, пустая, незнакомая, но мы не чувствовали себя в большей безопасности. Дэвис начал носить пистолет под рубашкой, переняв эту манеру у Якобека. Люсиль привезла сторожевых собак, и теперь немецкие овчарки дважды в день обыскивали мой дом и амбары. Всю почту сканировали, просвечивали, а потом вскрывали специально приставленные люди в резиновых перчатках. Я согласилась и на другие меры безопасности, так что очень скоро мои старые окна с волнистыми стеклами выстроились на чердаке, а их место заняли новые конструкции с затемненными пуленепробиваемыми стеклами и очень прочными рамами.
Эдди стояла у одного из таких окон рядом со мной и грустно смотрела на улицу.
— Какой наивной маленькой девочкой я была! — тихо сказала она. — Эта прекрасная Долина ничем не отличается от остального мира. Все зависит только от моих ощущений. И безопасность в том числе.
Я обняла ее.
— Мы должны носить нашу безопасность с собой, как черепаха носит свой панцирь. Наш дом там, где мы сейчас, и мы должны верить, что у нас есть все, чтобы чувствовать себя защищенными.
Эдди слегка улыбнулась.
— Но вы никогда отсюда не уезжали. Я улыбнулась в ответ,
— Яблоки трудно везти на черепашьем панцире. Она уткнулась мне в плечо.
— Что нам с Дэвисом теперь делать? Еще раз все хорошенько обдумать? Изменить наши планы?
— Нет. Живите, отдыхайте и ждите ответов. Потому что яблони иногда говорят с нами.
— Хаш! — Эдди посмотрела на меня с укоризной.
— Именно так. Они говорят.
Эдди вздохнула. Тогда я попытаюсь услышать. Она положила мою руку к себе на живот. Я почувствовала, как мой внук удовлетворенно пошевелился. Малыш был в безопасности внутри нашего панциря.
Я сидела на пороге старого амбара. Была холодная звездная ночь. Разумеется, Якобек тут же выследил меня и сел рядом.
— Я не могу дышать в доме, — сказала я.
Месяц и миллионы ярких звезд заполняли темный купол неба. Ни одного огонька на вершинах гор. Мы были одни на планете — он, я и тяжесть молчаливого ужаса, от которого меня бросало в дрожь.
— Я не знаю, что мне делать, Джейкоб.
— Нет, знаешь.
