и сам, не понимая, что происходит с ним, однако ж согласно с угасанием мелодии, что-то зашептал на непонятном для россов языке, а потом шопот усилился, и звучание слов, прежде слабое, едва обозначаемое в воздухе, сделалось четким и мелодичным. Когда же шепот перерос в песню, вновь заиграли гусли, как если бы тоже подобно людям были увлечены ею и хотели бы поддержать утратившего отчую землю хазарина и жалели его и верили, что он вновь обретет ее. Странное возникает ощущение в человеке, когда он проникает в глубинную суть чуждых его слуху слов. Ему мнится, что он раздвинулся в себе самом, и душа у него сделалась более объемная и сильная, способная познать самую суть жизни, которая в прежние леты все ускользала, едва коснувшись сердечной его сущности. Кажется, россы, слушая Дальбека, как раз и проникались подобным ощущением. Во всяком случае, так подумал Богомил, присаживаясь у костра, возле которого дреговичи со вниманием слушали песнь хазарина. То и ладно, мысленно сказал волхв, признавая в сказителе душу светлую и добрую, не сломленную невзгодами. О, за те дни, что Богомил провел в чужих землях вместе с воинами Святослава, он повидал многое, растолкавшее в племенах, обрушившее коренную суть их и, может, только теперь твердо осознал, что ожидало бы Русь, если бы не было у нее Святослава, и ужаснулся и возликовал в сердце своем. Еще в те леты, когда возрастал Святослав, вечное синее небо отпустило волхву понимание истинного назначения юного князя. На высоком собрании старейшин Руси, имевшем место в Ладожье, он, как если бы подталкиваемый высшей волей Богов, сказал, что юный князь станет освободителем росских племен от чужеземца.
— Про то мне было видение. Про то же нашептали вековечные дерева, взросшие возле моей пещеры в деревлянском лесу. Рожденные Мокошью, они понимают матерь свою более, чем кто бы то ни было, и влекутся к ней, и возвещают людям об ее воле. И да станет это ведомо каждому россу и да возжется в нем огнь дедичей!
Богомил свято верил в предназначение Святослава и склонял к тому Русь истым словом, рожденным не то в глубине души его, не то отпущенным Небом. Отмечалось в нем нечто яро несходное с тем, что потакаемо людскими нуждами и неуверенно слоняется меж родов, не грея в сердцах. И было так. Приходил Богомил в селище, возле которого в лесном утишье, незнаемое чужеземцем, средь мшистых каменьев приютилось капище, украшенное ликами росских Богов, и созывал туда родовичей и вершил молебствие, таинственно грустное, а вместе торжествующее, влекущее к чему-то ясному и мудрому, очищенному от злого непотребья… Часто вспоминал времена Буса и Трояна, когда россы крепко держались друг друга, и не было в родах и малой вражды, всяк помнил про отчую землю и берег ее пуще собственного глаза. А еще про то сказывал Богомил, как во времена грозного царя Атиллы россы вместе с его воинами ходили в дальние земли и согреваемы были мужеством сердец своих. Он сказывал о деяниях дедичей, и в родах слушали его и верили ему, и спрашивали, скоро ли придет день освобождения от чужеземца? И он отвечал: «Ждите! День тот близок!» Боги были с ним, и потому, хотя и рыскали агаряне едва ли не по всем градкам и весям Руси, он не был схвачен ими; куда бы не пришел, всюду его встречали хлебом-солью, говорили про свои нужды и про жгучее нетерпение, которое жило в сердцах россов и подталкивало к сопротивлению.
Богомил сидел и слушал песнь хазарина, и мнилось, что он понимает в ней. Впрочем, отчего же мнилось? Наверное, так и было. Иль не он научился распознавать язык зверей и вечнозеленых дерев? А уж чаянья человека пусть даже иного роду-племени умел понять и в прежние леты, когда вьюношей пришел в лесную пещеру, где жил старый волхв, и поведал ему о своем желании познать Истину, которая берет начало в дальнем, едва только зримом с ближнего края синем небе. Волхв спросил:
— А что ты умеешь теперь?..
И сказал вьюноша чуть дрогнувшим голосом:
— Понимать чаянья людей, живущих на земле дедичей, а еще нужды дерев и малого зверя и птицы.
Старый волхв с интересом посмотрел на него:
— Будь по-твоему…
И сказано было: благо от Истины, а Истина от небесного озарения. Вдруг да и познается она тем или иным человеком, и тогда сделается в роду ли, в племени ли прояснено и протянется от сердца к сердцу тропа познания. От старого волхва, от древних Писаний, сохраняемых им, перенял Богомил вроде бы обыкновенную, все ж мало кем в людских родах познанную Истину, что все в сущем едино, и рожденное от земли лишь тогда укрепляется в духе, когда отыщет эту укрепу в небесах.
Сказывал старый волхв:
— Благо в сущем. Только каждый ли из человеков понимает это? Нет, не каждый. А не то отчего бы вдруг меж родами, племенами ли возникает вражда, и тогда на сердце упадает затмение и делается мир людей слаб и уж ни к чему не влечет, только к погибели.
Смолкла песнь хазарина, оборотившись к небу, туда и воспарила, оставив людям тихую, а вместе сладкую грусть. А скоро утишилось и у других костров. И Богомил, привыкши по многу дней и ночей обходиться без сна, неспешно поднялся с земли и пошел к шатру Великого князя, красно и ярко высвечиваемого в ночной темное. А подойдя, долго стоял возле тяжело обвисшего полога. Вдруг промелькнуло что-то в сознании, странное, поразившее нездешними красками, точно бы откуда-то свыше снизошло на него нечто удивительное. Но он не смог уловить этого промелька, зато ощутил влажное тепло, исходящее от него.
Когда Богомил откинул полог шатра, то и удивлен был многолюдью в нем. Он-то полагал, что Великий князь почивает, и заглянул в шатер только для того, чтобы убедиться в своей правоте, а потом пойти дальше к тому месту в устье Ахтубы, где еще днем он приметил чудные узоры на каменьях, запрудивших проточные воды, отчего те вскипали и осыпали берег холодными зеленоватыми искрами. В тех узорах сокрыто было что-то как бы даже не от людского усердия, и ему подумалось, что это оставили свои знаки Боги, которым поклонялись в старых племенах, сошедших с лона земли и теперь пребывающих в той вечности, что не подвластна времени и живет по своим законам. О, Богомил понимал про эту вечность, не однажды возносился к ней духом, живущим в нем, и тогда сознавал себя малой песчинкой,
