большому отелю под названием «Омни». Оказывается, здесь их ждал ланч, оплаченный администрацией. Очень вкусный ланч с копчеными улитками, сырыми овощами, хрустящими полосками зажаренной фермерской ветчины и роскошным тортом «Киви». Компьютерщика звали Кен, и он сказал, что, если она хочет, он покатает ее на своем автомобиле часа через три после того, как сделает свои дела. Ирина сказала, что хочет.
Утром на столике она нашла конверт с долларами и отпечатанные на компьютере сведения о ее зарплате и налогах. Ей платили восемь долларов в час, итого, после вычета каких-то неведомых таксов[38], она получила шестьсот двадцать долларов. За две недели. За два года? И каких года, будущих или прошлых, считая от момента ее появления в «заведении»?
Она побродила по огромному «Блюминдейлу», потом по менее огромному «Буллоку», потом по гигантскому «Сирсу»[39], купила роскошные черные французские чулки за тридцать долларов (безумие!), духи «Эсте Лаудер», юбку в стиле «кантри» и зачем-то дешевый зонтик за четыре доллара. Зонтик понравился оттого, что был синим в белый горошек, точно такой же оставила в Москве.
Через три часа она стояла на знакомом уже месте перед сбором кампуса университета «Дюк». Кен опаздывал. Начал накрапывать дождь. Зонтик оказался кстати. Она раскрыла зонтик и пошла по парку к университетской стоянке. У самой стоянки вынырнул откуда-то из боковой аллеи-дороги автобус. Над лобовым стеклом надпись: «Чеппел-Хилл». Она села в автобус.
Черный водитель ушел в стеклянную будку и из автомата налил в бумажный стаканчик кофе. У него был перерыв на конечной остановке.
Потом в автобус сели парень с девушкой и постная, худая, с прямыми, коротко подстриженными волосами дама. Дождь усиливался. Водитель выскочил из будки и, согнувшись, подбежал к автобусу.
Двери бесшумно закрылись. Впереди был Чеппел-Хилл, где ее не ждал мистер Тренч и, может быть, ждало портмоне в дупле имени Дубровского.
Она уже привыкла к пустынности улиц американских городов, но Чеппел-Хилл показался декорацией фильма о ядерной войне. После нейтронной бомбы все остается на месте целехоньким, а людей нет. Нет людей, люди исчезли. В редких домах светились окна. Она шла по одинаковым улицам, вглядываясь в белые, розовые, кремовые дома, и не узнавала дома мистера Тренча. Снова цвели магнолии и «собачье» дерево, значит, прошел год, или два, или…
Она узнает сколько — на аэродроме, узнает в какую сторону ее отправляли путешествовать, а пока — найти дом Тренча. Она подъезжала к нему на машине, помнится, мелькнуло что-то поэтическое: «Лебединое озеро» или «Ласточкино гнездо» — надпись-указатель.
Ее давно уже хватились и наверняка бросятся на поиски, поэтому шире шаг. Еще одна улица, и еще одна… Высокие сосны, запах магнолий, любимые птицы штата — красные «кардиналы» — сонно перекликаются в ветвях любимого «штатного» «собачьего» дерева. Часы на башне «Святой периферии» пробили восемь ударов, значит, кампус близко, и Тренч говорил, что до кампуса пять минут ходьбы. Ищи, ищи! Святой Томас Вулф', столько раз спасавший от отчаяния и одиночества в Москве, помоги мне: направь стопы мои по верному пути, не отверни лица своего! Я не хочу возвращаться в заведение повышенной секретности, где по ночам роются в моих мозгах, как бомжи роются в контейнерах с мусором. Я не хочу «путешествовать» туда-сюда, не хочу видеть ягодицы шпионок и ежедневно брать в пробирки их красную коммунистическую кровь. Мне их жалко, хотя живут они в тысячу раз лучше, чем жила моя, всю жизнь проработавшая и всю жизнь простоявшая в очередях, мать, верившая в пришествие коммунизма. Я хочу быть свободной. Святой Томас Вулф, родившийся в этих местах и воспевший их, я полюбила твою страну, вырастившую самых добрых людей в мире. Я никогда не забуду Мюриэл и Дона, приютивших меня, Джеральда и Марджи, остановившихся возле меня на хайвэе, когда испортился «понтиак», забравших к себе на ферму и, пока Джеральд прочищал карбюратор, тихая Марджи кормила знаменитыми гречишными оладьями с кленовым сиропом. Твоя страна сладка, как кленовый сироп, и добродетельна, как гречишные оладьи. «Заведение» — не в счет. В конце концов, они не хотят, чтобы комми чувствовали себя в ней, как дома. Этот Дом для Бога и для тех, кто просыпается в шесть утра и работает сорок два часа в неделю.
На повороте в одну из улиц белела длинная каменная плита. Ирина перешла на другую сторону и прочитала: «Овечий источник». Ну, конечно, она тогда еще подумала «Фуэнте ове-хуна» и еще о том, что добровольно отдает себя на заклание, как агнец. Предчувствие не обмануло. От этого поворота прямо метров двести, потом направо, и справа дом Тренча, белый, с темно-зелеными ставнями, с окнами в мелком переплете, с двумя каменными трубами над крышей с полукруглой лестницей на веранду. Вот он. Калитка закрыта, окна темны. Ирина перелезла через штакетник невысокого забора.
Дерево ждало ее, прошелестев, еле слышно: «Хай!» Ирине показалось, что в окне мелькнуло оранжевое, будто отодвинули чуть занавеску. Повалилась на влажную от росы клумбу с нарциссами. Окна были темны, и все же, все же… Надо преодолеть несколько метров и достичь спасительной тени густой кроны. Она вспомнила о зонтике и раскрыла его. Под этим темным в крошечных крапинках будет не так заметна ее белая блузка. Вовремя сообразила: по улице медленно двигалась машина полицейского патруля с синей мигалкой, и тотчас, но уже в другом окне, высветилась тонкая полоска. Инстинкт подсказал: бросок — немедленно, пока те смотрят на улицу, на машину. «Хорошо», — неожиданно по-русски похвалило дерево. Ирина прижалась всем телом к его стволу, а руки, как руки слепца, ощупывали быстро и нежно кору. Ничего. Но ведь было, было! Ирина вспомнила, что сидела по другую сторону, клумба с нарциссами была напротив и ей даже не пришлось наклоняться, чтобы бросить портмоне. Она чуть присела и на корточках сделала два крошечных шага. Дупло оказалось на уровне ее лица. Она опустила в дыру руку, и кто-то сильно клюнул ее палец. Ирина чуть не вскрикнула от боли и неожиданности. Внутри дупла тихонько запищали, зашевелились птенцы, а гладко-шелковистая мамаша бесстрашно клевала руку. Ирина подсунула руку под пушистые комочки, нащупала сухую траву, веточки; мамаша уже очень больно била клювом в запястье. Портмоне исчезло. Не вышвыривать же семейство среди ночи из дома. Они ведь гвалт поднимут, да и грешно. Привалившись спиной к стволу, Ирина разглядывала крупные звезды Северной Каролины. На газон по другую сторону дома упал квадрат света. Кто-то посетил «restroom»[40], не боясь выдать присутствия, поскольку ждали, как положено, с главного входа.
