Она отползает еще дальше, приподнимается и принимает полусидячее положение. Переносит одну руку в сторону стола и отталкивается одной ногой. Подтягивает к себе ружье. Устраивается, опираясь спиной о ножку стола. Сгибает колени. Кладет ружье себе на бедро, наведя его на дверь. И ждет.
— Ничего не бойтесь, — говорит она Саре и Лове, не сводя глаз с двери. — Закройте глаза и ничего не бойтесь.
Первым заходит Курт. Позади него она различает Весу. Курт успевает увидеть ее с ружьем в руках и два черных отверстия, направленные прямо на него. В долю секунду выражение его лица меняется: раздражение по поводу холода, мороза, неподатливого брезента уступает место… нет, не страху, чему-то другому. Сначала — осознанию того, что он не успеет добежать до нее. Затем взгляд стекленеет. Становится пустым и лишенным выражения.
Она не в силах поднять ружье достаточно высоко, и отдача ломает ей нижние ребра, когда она пробивает дыру в животе у Курта. Он падает спиной назад. В дверь заметает снег.
Веса стоит, замерев, как ледяная статуя. Словно застывший крик.
— Внутрь! — приказывает она, наводя на него оружие. — И его втащи сюда. Сидеть!
Он повинуется и приседает на корточки у двери.
— На задницу! — приказывает она.
Он плюхается на задницу. Комбинезон объемный, из такого положения пастор не сможет мгновенно подняться. Хотя она не давала таких указаний, он поднимает руки на затылок. Курт лежит между ними. В тишине, которая возникла, когда закрылась входная дверь, слышится шумное дыхание Курта — как короткий натужный свист.
Ребекка откидывает голову назад. Устала. Как она устала.
— А теперь, — обращается она к Весе Ларссону, — ты все мне расскажешь. Пока ты говоришь и придерживаешься правды — будешь жить.
— Ко мне пришла Санна Страндгорд, — хрипло говорит Веса. — Она была… вся в слезах. Дурацкое выражение, но ты бы ее видела.
«Я буквально вижу ее перед собой, — думает Ребекка. — Волосы распущены, она вся как одуванчик. Не знаю другого человека, которому так к лицу были бы слезы и сопли».
— Она сказала, что Виктор покусился на ее дочерей.
Ребекка бросает взгляд на девочек. Они по-прежнему привязаны к кровати, с тряпками во рту, но она боится потерять сознание, если поползет к ним. А если она прикажет Весе освободить их, он может одним толчком выбить у нее из рук ружье. Придется подождать.
Они дышат. Они живы. Она скоро придумает, что делать дальше.
— В каком смысле покусился?
— Не знаю точно — Сара обмолвилась о чем-то, и она обо всем догадалась. Я так и не понял, что произошло. Но я пообещал поговорить с Виктором. Я…
Он осекся.
«Она сбивает людей с пути истинного, — думает Ребекка. — Заводит их в лес и крадет у них компас».
— И что?
— Я повел себя как полный идиот, — жалобно произносит Веса. — Я попросил ее не обращаться в полицию или в социальную службу. До этого она уже разговаривала с Патриком Маттссоном. Я позвонил ему и сказал, что Санна ошиблась. Грозил отлучением от общины, если будет распространять слухи.
— Дальше, — нетерпеливо произносит Ребекка. — Ты поговорил с Виктором?
Ружье, лежащее у нее на ноге, становится все тяжелее и тяжелее.
— Он меня и слушать не пожелал. Разговора вообще не получилось. Он вскочил, наклонился над моим письменным столом и стал угрожать мне. Сказал, что мои дни в качестве пастора сочтены — дескать, он не потерпит, чтобы пасторы наживались на деятельности общины.
— Торговый дом?
— Да. Когда мы создали «Виктори-Принт», я был уверен, что там все чисто. Или — я предпочитал об этом не думать, вот так. Идею подал нам один член общины, сам предприниматель. Сказал, что все совершенно законно. Мы переложили все расходы на торговый дом и получили от государства возврат налога с оборота. Естественно, община давала нам деньги на инвестиции, которые нигде не учитывались, но в наших глазах все имущество компании принадлежало «Источнику силы». Мне казалось, что мы никого не обманываем. И только когда я нарушил тайну и рассказал Томасу о подозрениях Санны и угрозах Виктора, мне вдруг стало ясно, что дела наши плохи. Томас испугался. Понимаешь? В течение трех часов весь мир рухнул. Виктор агрессивен и опасен для детей. Виктор, который всегда обожал малышей! Помогал проводить занятия в воскресной школе и все такое. Я был просто в шоке! И сам Томас испугался. Томас, который всегда был непоколебим, как бронзовое изваяние. Можно, я уберу руки с затылка? Очень болят плечи.
Она кивает.
— Мы решили, что поговорим с ним все вместе, — продолжает Веса. — Томас сказал, что Виктор нуждается в помощи, и что ему поможет родная община. И в тот вечер…
Он замолкает, и они оба глядят на Курта, который лежит между ними. Тряпичный коврик под ним окрасился кровью. Дыхание из посвистывания превратилось в тихое шуршание. И вот он перестает дышать. Становится тихо.
Веса Ларссон сидит, уставившись на тело. Зрачки его расширены от страха. Затем он смотрит на Ребекку и дробовик у нее в руках.
Ребекка моргает. Она начинает ощущать вялость и безразличие, словно рассказ Весы уже не касается ее. Но ей даже не приходится просить его продолжать, он сам выпаливает с бешеной скоростью:
— Виктор не пожелал нас слушать. Он заявил, что постился и молился и пришел к выводу, что пора навести порядок в общине. Внезапно в положении обвиняемых оказались мы. Он сказал, что мы менялы, которых надлежит изгнать из храма. Что все это — творение Господне, а мы готовы отдать его мамоне. И тут… о Боже милосердный!.. Тут вдруг появился Курт. Даже не знаю, подслушивал ли он наш разговор или только что вошел в церковь.
Веса жмурится, лицо искажает безобразная гримаса.
— Виктор указал пальцем на Томаса и что-то прокричал — я уже не помню, что именно. У Курта в руках была неоткрытая бутылка вина. Мы праздновали Вечерю Господню во время собрания. Он ударил Виктора по затылку. Виктор упал на колени. Курт был в просторном пуховике. Он засунул бутылку в карман и вытащил нож, висевший у него на поясе. Ударил Виктора ножом. Два или три раза. Виктор упал назад и остался лежать на спине.
— А вы стояли и смотрели? — прошептала Ребекка.
— Я хотел вмешаться, но Томас остановил меня.
Он прижимает кулаки к глазам.
— Нет, неправда, — продолжает он. — Я даже шагнул вперед, но Томас сделал едва заметный жест рукой, и я остановился, как дрессированная собачка. Тут Курт обернулся и подошел к нам. Я испугался, что он и меня убьет. Томас стоял с совершенно неподвижным лицом. Помню, я посмотрел на него и подумал — я где-то читал, что так надо поступать, когда на тебя нападают бешеные собаки. Не бежать, не кричать — успокоиться и стоять неподвижно. Так мы и стояли молча. Курт тоже ничего не говорил, просто застыл перед нами с ножом в руке. Потом повернулся и снова подошел к Виктору. Он… — Веса издал жалобный стон. — Ох, он пырнул его еще несколько раз. Вонзил нож ему в глаза. Затем запустил пальцы в глазницы и провел по своим глазам. «Все, что видели эти глаза, теперь видел и я!» — крикнул он. Он облизал нож, как… животное! Кажется, даже порезал себе язык, потому что из углов рта у него начала сочиться кровь. А затем отрезал Виктору руки. Тянул и крутил. Одну он засунул в карман куртки, а вторая не поместилась, и он уронил ее на пол и… Дальше я не помню. Помню, что Томас вез меня на своей машине вдоль по Норгевеген. Потом я стоял среди ночи на холоде, меня рвало прямо в снег. Томас все время что-то говорил. О наших семьях. Об общине. Что лучшее, что мы можем сделать в этой ситуации, — это хранить молчание. Задним числом я задался вопросом, знал ли он, что Курт был там. Или даже позаботился о том, чтобы Курт оказался там.
