А Баба Яга словно ничего не чувствовала: ни мороза, ни ветра, ни норовящих вцепиться в волосы веток. Вперила взгляд в клубочек, словно в этом мире ничего важнее не было.
Хотя, может, и не было. Я же в колдовстве не разбираюсь.
Он становился все меньше, бледнел и, наконец, на снегу осталась лежать едва заметная в наступивших сумерках иголка.
— Приехали!
Ступа, проламывая наст, опустилась в снег.
— Чего расселась? Вылезай! — велела мне Баба Яга. — Ничего не замечаешь?
Я огляделась. Из сугробов выглядывали какие-то палки и клочки почерневшей соломы.
— Гнилушки не узнала?
Неужели…
Я всмотрелась внимательнее.
Вон там из снега торчит кусок покосившейся ограды. Можно угадать и колодец с обрушившейся крышей. А те сугробы очень уж напоминают дома…
— Что тут случилось?
— А что могло случиться? Уехали люди. В другое место перебрались, поприветливее. Кому охота про напасти вспоминать? Эй, подь сюда, не обижу!
Я вздрогнула, и только потом поняла, что это было не мне.
Из-под кустов вылез… пенек. Темно-коричневый, с отливающими зеленью боками. Перебирая корнями, он направился к нам, часто моргая огромными блестящими глазами.
— Чего не спишь?
Лешак вздохнул:
— Поспишь тут. To один наговоры поет, то другой… Лихоманки крутят… Теперь вот ты человека притащила…
— Лихоманки, говоришь? И что им здесь понадобилось?
— Так, позвали, вот и явились…
— Прозвали, значит? А ну-ка, притащи мне хворосту посуше! Будем этих негодниц успокаивать!
— Да как их успокоишь…
Лешак вздыхал и ныл, но хворост принес отменный. И отпрянул, когда Баба Яга ударила кресалом:
— Пожжешь!
Та не ответила. Она старательно калила на огне сковородку, а когда та разогрелась, кинула в нее иголку:
— Как думаете, долго ждать?
— Долго! — лешак даже не сомневался. — Места тут глухие, дикие, враз не добраться…
— А ежели дорожку выпрямить? От опушки да до нашего костра? Что скажешь?
— Можно и выправить, — он зашевелил корнями, сплетая их в странные узоры и расплетая.
От этих движений веяло чем-то древним и жутким. Показалось даже, что деревья за спиной задвигались, поползли куда-то. Но стоило оглянуться, как все прекратилось.
— Сиди-сиди, не дергайся. И смотри! — велела мне баба Яга.
Лешак притаскивал новые веточки, сковородка раскалилась докрасна, иголка тоже, я успела согреться и даже начала клевать носом.
Из дремы вырвал крик возницы, лошадиный хрип и громкий скрип снега — кто-то мчался прямо на нас.
20.1
Баба Яга смотрела с интересом. И когда возок остановился у самого костра, встряхнула сковородку и поинтересовалась:
— Какими судьбами, Богдана Желановна?
Что?
Я глазам своим не верила: укутанная в медвежью полость, в расписных санях сидела кормилица князя Зареслава!
Но как она изменилась! Куда делась дородность и важный вид! Пере до мной была уставшая, измученная женщина, почти старуха: похудевшая, седая — нечесаные пряди выбивались из-под шерстяного платка.
— Ты! — зашипела, увидев меня. И тут же застонала Бабе Яге: — Перестань! Жжет! Насквозь жжет!
— А думать надо было! — та поставила сковородку в мгновенно оплавившийся снег. — За что девку погубить хотела? И не испугала же!
— Мне бояться больше нечего, — как только иголка остыла, дыхание Богданы Желановны выровнялось, но голос остался таким же шипящим. — Как князюшки не стало…
— Князь твой в честной битве голову сложил! Антонина тут ни при чем!
— Из-за нее все! Из-за змеи подколодной! Голову вскружила, опоила, увела на смерть неминучую!
— Да что же это… Я не… Не виновата я в его смерти!
— Зареславушка-а-а, — взвыла кормилица и одним прыжком выкинулась из саней. Я едва успела отшатнуться, иначе бы лишилась половины волос.
— Угомонись!
Я не думала, что в Бабе Яге столько сил. Она скрутила бесноватую одним движением, швырнула в снег, где та и осталась лежать, спутанная чарами по рукам и ногам. Но плеваться и проклинать меня не перестала.
— Хватит разоряться, — грубости в Степаниде Петровне я тоже не подозревала. — Душу только свою сгубишь. Ладно, к девке я ненависть еще пойму. Но остальные-то причем? Ты же ведала, что на Тоне они не остановятся!
— А мне все равно! Хоть весь мир тот проклятый пусть изведут под корень. С него все наши несчастья начались!
— Дура ты, — Баба Яга жалостливо вздохнула. — Сама, своими руками столько людей положила. И в том мире, и в этом… И ведь не побоялась против богини пойти! Ну, да ладно, пусть с тобой Макошь сама разбирается, ты ее задумку чуть не погубила. А ты, — повернулась она к вознице, — пот по этой тропке ступай, и не смей оборачиваться! Лешак, проводи добра молодца!
В этот раз мне не показалось: деревья задвигались, освобождая путь. «Добрый молодец» рванул прочь не хуже рысака. Баба Яга велела мне ждать и легко вспрыгнула на передок саней:
— Скоро вернусь. От костра чтоб ни ка шаг!
Вернулась она, когда Лешак устал приносить хворост. Огня он не одобрял, но и ослушаться не смел, а когда Баба Яга попрощалась, исчез, как сквозь землю провалился.
— Спокойной ночи! — пожелала она и кивнула на ступу: — Ну, поехали обратно.
Возвращались гораздо медленнее. Ветер уже не норовил снять скальп, да и мороз словно утихомирился.
— Ты чего такая смурная? — Бабе Яге надоело молчание.
— А что… что с Богданой Желановной будет? Куда вы ее…
— К капищу Макоши. Пусть богиня сама решает, что с ней делать.
В мысли полезли отрывочные сведения про человеческие жертвоприношения. Но я, хоть убей, не могла вспомнить: практикуют ли их на Кромке?
— Да не дрожи! Макошь милостива, даже слишком. Жива твоя Желановна останется. Только я бы на твоем месте не радовалась!
— Почему?
При известии, что казни не будет, настроение поднялось.
— Потому! Сама подумай! Если у человека хватило ярости, чтобы жар-птицу поймать, да в другой мир протащить, неужели он успокоиться?
— Это… она?
При воспоминании о пожаре в нос ударил запах гари. Показалось, я снова слышу крики охваченных огнем людей.
— Зачем ей это?
— Так говорил уже: в такой суматохе лихоманке проще проскользнуть между мирами. Я же как нахлестанная металась туда-сюда, врачей водила, знахарей, ловцов, опять же.
