От членов партии требовали разорвать отношения с семьями арестованных. Аресты разрушили тысячи семей, оставив детей, жен и престарелых родителей без материальной поддержки. Неужели было возможно отвернуться от голодного, истощенного ребенка, от преследуемой страхами страдающей матери, от запуганного старшего по возрасту ближнего? Многие члены партии были пойманы в эту ловушку и метались в ней, разрываясь между желанием помочь друзьям и родственникам к стремлением доказать свою «верность» партии. Член партии Грингауз, работавший в сборочном цехе на заводе «Красный пролетарий», проживал вместе со своей сестрой и ее мужем — Денисовым. После того как Денисова исключили из партии и уволили с работы, Грингауз помог ему устроиться на завод «Красный пролетарий». Денисова арестовали как шпиона. На заседании парткома Грингауза подвергли жесткому допросу: «Ты устроил Денисова завод после его исключения и не поинтересовался его политическим лицом. По существу, ты устроил шпиона на завод». Члены парткома спросили: «Кто бывал у тебя на квартире?» Грингауз назвал четыре фамилии. Члены парткома расспрашивали, какие велись разговоры, что говорили о политике. Грингауз утверждал, что ничего не знает, но ему никто не поверил. Один из членов партии заявил: «Грингауз путает и не говорит правду вместо того, чтобы помочь здесь выявить врагов до конца, он ведет себя как обыватель, говоря, что он встречался и говорил только о бытовых вопросах (с Денисовым), только обыденные пустяки. Конечно, говорились между ними и обсуждались вопросы, касающиеся международного характера». Его обвинили в том, что он «не разоблачил своевременно», за тесные связи с врагом, за то, что помог врагу попасть на завод, и не был честен. Грингауза исключили из партии. В его истории не было ничего необычного. Связь с зятем наложила отпечаток на его собственную судьбу. Сообщение о других людях, провоцировало новые расследования и допросы.
Истерия нарастала по мере увеличения количества арестов и исключений из партии. Террор превратился в самогенерирующий процесс, производивший десятки новых «грешников» и «разоблачавший» их. На некоторых заводах, круг лиц, охваченных террором, ограничивался только этим предприятием, но в большинстве случаев выходил за его пределы. Террор в отношении людей, не работавших на заводе, распространялся и на заводчан, в том числе членов партии, которые вовлекали в процесс расследования представителей других «ячеек» и групп извне. Возможно, каждый гражданин являлся представителем взаимосвязанных кругов, покрывавших всю страну. Эти круги, сложившиеся в процессе разрушительных событий последних двух десятилетий, связывали руководителей с родственниками рабочих, самих рабочих с бывшими оппозиционерами, оппозиционеров — с родственниками крестьянского происхождения, крестьян с кулаками, а отцов-кулаков — с сыновьями, занимавшими руководящие должности.
Идеология и политический катехизис
Становившиеся все более жесткими требования лояльности и соответствующих биографических данных сопровождались все меньшей терпимостью к идеологическим ошибкам. «Неправильная» формулировка или объяснение могли стать губительными для парторга или инструктора. Товарищи по партии, подслушавшие нежелательное высказывание в столовой, учебном кружке или общежитии, немедленно писали заявления, представляя оплошность как вражескую пропаганду. Известное высказывание Сталина о «социализме в отдельно взятой стране» обосновывало уничтожение не только одного отдельно взятого человека. Сталин придумал эту фразу в 1924 году во время дебатов с левой оппозицией после краха революции в Германии. Троцкий утверждал, что нельзя добиться окончательной победы социализма в отсталой крестьянской стране, находящейся во враждебном окружении. Сталин, неизменно искусный в полемике, извратил слова Троцкого и обвинил его в «пораженчестве». Сталин заявил, что можно построить социализм и в условиях капиталистического окружения. В дебатах, которые изначально были «политическими» в самом узком смысле этого слова, каждая из сторон ссылалась на выдержки из ранних сочинений Ленина с целью дискредитировать друг друга. Хотя дискуссии и были связаны с разногласиями относительно темпов индустриализации и роли крестьянства, они не повлияли на приверженность каждого лидера своим собственным взглядам на построение социализма в Советском Союзе. Однако постоянное окарикатуривание Сталиным позиции Троцкого приобрело сакральный характер после ликвидации левой оппозиции. На этом «погорели» впоследствии многие партийцы.
Казалось, рабочие получали удовольствие, застигая парторганизаторов врасплох. Скучая в обязательных учебных кружках, они могли наивно спросить: «Отомрет ли государство? Можно ли построить социализм в одной стране?» На ошибках было поймано так много людей, что многие из партийцев заявляли, что они слишком невежественны, чтобы быть инструкторами. Лучше прослыть дураком, чем врагом. Катышев — партийный пропагандист на заводе «Динамо» предстал перед парткомом за то, что предложил обсудить «троцкизм». По словам Катышева, беспартийный рабочий подошел к нему во время обеденного перерыва и спросил, можно ли построить коммунизм в Советском Союзе. Катышев ответил «Нет». Позже он сказал: «В этом я допустил грубую ошибку, и эта ошибка по существу скатывается к теории троцкизма. Я хорошо этот вопрос не продумал». Затем, еще раз пытаясь выйти из затруднительного положения из-за теоретической ошибки, он объяснил: «Я считал, что коммунизм можно построить тогда, когда не будет государства, армии и других органов насилия. И эта ошибка у меня была потому, что я был не подготовлен». После того как Катышев клятвенно заверил партком, что внимательно проштудировал полное собрание сочинений Сталина, он отделался строгим выговором. Но Катышев не был единственным, кто разбился об опасные камни. Двое других членов партии завода «Динамо» также были призваны парткомом к ответу: один из них настаивал на невозможности построить социализм в одной стране, другой утверждал, что при коммунизме диктатура пролетариата не «отомрет».
Для членов партии оказалось особенно трудным преодолеть противоречия между ранней большевистской идеологией и сталинизмом. Нельзя было прямо отказаться от первоначальных революционных идей и лозунгов, таких как обещание «отмирания государства», но в обстановке того времени они предъявлялись в качестве обвинения. Например, в работе «Государство и революция» Ленин утверждал, что при социализме произойдет «отмирание государства». В начале 1920-х эта книга являлась ориентиром при выработке гражданского, семейного и уголовного кодексов. Однако к 1937 году направление развития законодательства, так же как идеологии, изменилось: был взят курс на построение сильного государства с властью, наделенной самыми широкими полномочиями. Сталин объяснил изменение курса в терминах «диалектики»: поскольку враги государства готовятся к нападению, они становятся более опасными и тем самым вынуждают государство укреплять свою власть. Однако после того как враги будут побеждены, в государстве не будет необходимости. Таким образом, усиление власти государства было частью самого процесса, ведущего к его «отмиранию». Подобная софистика приводила в замешательство и заставляла многих рабочих и парторгов почесывать затылки. Становилось государство сильнее или слабее? Прав был Ленин или нет? Что происходило на самом деле, и как можно было это объяснить другим?
