Гретхен смотрела на меня остановившимся взглядом. А когда у меня кончились слова, она — видимо, из последних сил — приподнялась и села, а потом попыталась подтолкнуть ко мне телефонную трубку ногой, но у нее не получилось. Она бы сейчас перышко не смогла сдвинуть с места.
Она с трудом подняла голову и посмотрела на меня; глаза у нее слипались.
— Пожалуйста, — еле слышным шепотом проговорила она.
— Да, ты такая! Гадкая, злобная! Ты ни перед чем не остановишься! — дрожа, выкрикнула я. — Я ненавижу тебя! Ненавижу!
— Помоги, — выдавила Гретхен.
Я не взяла телефон. Я обессиленно опустилась на ковер, обхватила колени руками и несколько секунд сидела неподвижно, заливаясь слезами.
Она смотрела на меня опухшими полуприкрытыми глазами. Говорить она уже не могла, но явно понимала, чего я не делаю.
А потом ее глаза закрылись, голова снова опустилась на грудь.
Я начала раскачиваться на месте и стонать. Тоска и страх охватили меня. А потом почувствовала рвотные позывы, поднялась, добрела до ванной, и меня вытошнило.
Когда я вернулась в комнату, Гретхен уже не шевелилась.
Честно говоря, не помню, сколько я потом еще просидела рядом с ней.
У меня стучали зубы, все тело сотрясалось от дрожи. Но как долго? Не знаю… Правда не знаю.
Помню отвратительный вкус блевотины во рту. Кажется, я еще раз сходила в ванную, прополоскала рот и горло, подняла голову и увидела свое отражение в зеркале. С подбородка капала вода. То место, куда меня ударила Гретхен, еще болело. Я пригляделась — синяка не было. Но я все смотрела и смотрела в зеркало. Наверное, несколько часов могла бы так простоять.
Но я вернулась к Гретхен. Я не бросила ее. И я позвонила в «неотложку». Медики приехали и нашли нас.
Она оказалась нрава: все считают, что она, страдающая тяжелой формой маниакально-депрессивного психоза, перестала принимать свой литий и пыталась свести счеты с жизнью — как с ней уже бывало раньше. То есть все, кроме той медсестры, которая убеждена, что я помогла Гретхен сделать это из милосердия. Про беременность Гретхен я никому не рассказала. Хотя бы это обещание я сдержала.
Но если она очнется, если выживет после этого «вторичного осложнения», она расскажет всем, что на самом деле случилось. И если все узнают, что я специально не позвонила раньше, я потеряю абсолютно все.
Но с другой стороны… Если она так и не очнется, если умрет… виновата в этом буду только я.
А вдруг она уже умерла, пока я сижу тут, в часовне? Что я тогда буду делать? Расскажу кому-нибудь — или мне придется до конца жизни носить в себе эту тайну? Может быть, Том с горя вернется ко мне и я утешу его? Может быть, в конце концов мы станем еще ближе, чем прежде, словно и не было никогда никакой Гретхен? Или, может быть, Бэйли, в тоске от потери сестры, ухватится за меня, поскольку я, одна из немногих, понимала Гретхен. Может быть, он решит, что нам стоит попробовать начать все сначала?
Или случившееся разбросает нас всех в разные стороны и мы будем не в состоянии видеть друг друга только потому, что будет слишком больно и мы не сумеем излить друг другу нашу тоску? Если она умрет — разве Том не узнает о том, что она ждала ребенка? Ведь все обязательно станет известно после вскрытия? О боже — это убьет его, он будет мучиться до конца своих дней. И в этом тоже виновата я.
Бэйли прав. Запах в этой часовне просто жуткий. Сырость, пыль, затхлость. Но все равно мне хотелось бы спрятаться здесь навсегда. Я знаю: эта ночь станет самой долгой в моей жизни. К утру, как сказал тот врач, будет ясно, выкарабкается Гретхен или нет.
Я молюсь только о том, чтобы Господь простил меня. Мне очень-очень страшно.
Я не представляю, как это могло случиться с обычной женщиной вроде меня, у которой был любимый, работа, нормальная жизнь.
Глава 29
В палате нет окон, но я догадываюсь, что уже рассвело. Том и Бэйли радостно ерзают на стульях с гипертрофированной бодростью людей, за ночь не сомкнувших глаз. Они словно всю ночь летели на самолете и наконец добрались до места, где их ждал праздник, и это подарило им новый заряд энергии.
— Я опять это заметил! — восклицает Бэйли и указывает на Гретхен. — Ее веки дрогнули!
Молодая медсестра улыбается и соглашается с ним.
— Все идет очень хорошо.
Бэйли смотрит на нее таким взглядом, словно эта медсестра — самая красивая женщина из всех, кого он видел в жизни, и вообще, как будто мир воистину прекрасен.
— Пожалуйста, скажите мне еще разок, какой процент кислорода сейчас?
— Сорок процентов! — радостно улыбается медсестра.
— А! — довольно произносит Бэйли, хотя он об этом спрашивает уже третий раз за час.
Даже Том улыбается, хотя он еще сильно подавлен, но все же видно, что он тоже испытывает большое облегчение.
А мне так тошно и страшно, что кажется, если я сделаю слишком резкое движение, меня сразу вырвет.
— А когда она сможет писать и говорить? — спрашиваю я.
Медсестра качает головой.
— Пока она еще получает успокоительные. В лучшем случае — завтра.
Значит, у меня еще есть время до конца дня… О Господь милосердный. Что же мне делать? Наверное, лучше уйти. Просто уйти, и все. Как я смогу быть здесь, когда она очнется? Пока я боюсь даже обращаться к медсестрам. Вдруг им поручено следить за мной и слушать каждое мое слово на тот случай, если я невольно признаюсь в своем преступлении.
— Может быть, тогда стоит съездить домой и принять душ, переодеться? Ведь ничего не случится за это время.
Я не смогу находиться здесь, когда она очнется…
Медсестра в растерянности.
— Послушайте, гарантии нет, но… как я уже сказала, ситуация явно улучшилась.
Лицо Бэйли озаряется улыбкой.
У Тома явно больше сомнений.
— Я, пожалуй, останусь.
Бэйли решительно качает головой.
— Том, она вне опасности. Неужели ты хочешь выглядеть как вонючий бомж, когда твоя любимая завтра придет в себя? Она сейчас просто лежит и поправляется. У меня такое предложение: давайте все встретимся здесь после ланча. Разъедемся по домам, вздремнем немножко.
— Ладно, — соглашается наконец Том. Вид у него действительно измотанный. — Но я только переоденусь и сразу вернусь. Пожалуй, возьму такси. Вряд ли сам смогу вести машину.
Бэйли встает.
— Сегодня великий день! — смеется он. — До встречи, сестренка! — Он посылает Гретхен воздушный поцелуй. — Возьмем такси на троих, — решает он. — Таксист нас друг за другом развезет по домам. Сначала тебя, Том, потом Эл, потом меня.
