Дальнейшие события во Пскове, который начал жить «по своей воле», мало отличались от того, что происходило в других городах во времена Болотникова. Федор Плещеев, став псковским воеводой, первым делом выпустил из тюрем томившихся там повстанцев Болотникова, привезенных из Тулы[364]. Петр Шереметев был удушен в темнице, судьбу тульского дворянина Фуникова разделили многие псковичи. В городе, по словам летописца, «в своей воли возбесневше, и лихоимством разгорешася на чюжде имение»[365]. Грабеж и чинимое в городе насилие усугубились после пожара, случившегося в мае 1609 года, когда выгорела бо́льшая часть города. От жара взорвался порох на складах в Кремле, сильно повредив и сам Кремль. Обвинив во всем бояр и купцов, «окаяннии мятежницы» начали грабить богатые дома в городе[366].
Мятеж в Новгороде
Поднявшаяся в Пскове волна возмущения оказалась столь мощной, что захлестнула и соседний Новгород. Чеканили в самом Новгороде или нет «откупные» копейки, неизвестно, но развернувшиеся на берегах Волхова события очень напоминали только что произошедшие на стрелке рек Псковы и Великой.
…Как, любя своего героя и радуясь его достижениям и победам, описать мало красящий его и, может быть, даже жестокий, бесчеловечный поступок, совершенный им? Сослаться на человеческую слабость, коей не лишен ни один, пусть даже и самый сильный, человек? Или сыскать извиняющие его причины, скрытые пружины, приведшие в действие механизм его поступка? Поступка, в результате которого погиб человек.
Случившиеся в Новгороде осенью 1608 года события привлекали внимание многих историков и писателей, по-разному объяснявших причины происшедшей на берегах Волхова трагедии. Жалость, милосердие, сострадание к ближнему — вряд ли эти христианские качества были востребованы в эпоху Смуты. Но ведь в других ситуациях Скопин проявит именно эти качества, чем и заслужит внимание современников. Почему же в Новгороде мы видим его другим? Но другим ли? Может быть, он и там оставался самим собой? Постараемся разобраться в произошедших осенью 1608 года в Новгороде событиях, в которых судьба столкнула Михаила Татищева и Михаила Скопина.
На воеводство в Новгород Татищева отправил Василий Шуйский. Пока царствовал Борис Годунов, его любимец Михаил Татищев, «угождая любителю власти», нередко наносил обиды Василию Шуйскому, «всенародно бесчестил» его, как написал дьяк Иван Тимофеев. Что имел в виду под «обидами» Шуйского Иван Тимофеев, остается только догадываться, но то, что Татищевы могли позволить себе многое благодаря близости к Борису Годунову, можно говорить совершенно определенно. Едва Борис Годунов венчался на царство, как в тот же день, в знак особой милости, отец Михаила Татищева Игнатий Петрович был возведен в сан царского казначея. А в ноябре того же 1598 года, то есть через два месяца, Михаил Татищев подал челобитную не на кого-нибудь, а на думного дьяка Василия Щелкалова, управлявшего Посольским приказом: ясельничий Татищев не поделил мест с печатником Щелкаловым[367]. Только приближение к престолу и осведомленность об уже сгущающихся над головой некогда всесильного Щелкалова тучах могли позволить Михаилу Татищеву совершить столь дерзкий поступок.
Когда же свергли самозванца, Татищев не только принял живейшее участие в возведении Шуйского на престол, но, по словам Тимофеева, был самым активным участником этого события. «Это совершилось с помощью некоего присоединившегося ложного вельможи, совершенно худородного Михаила Татищева, согласного с ним в мыслях, непостоянного в делах и словах, хищного, как волк»[368]. Худородным, конечно, Татищев не был — слова Тимофеева красноречиво свидетельствуют об установившейся неприязни между вторым воеводой и дьяком; но, отмечая активное участие Татищева в свержении самозванца и возведении на престол Шуйского, Тимофеев подтверждает мнение поляков о роли Татищева в событиях 1606 года. Поляки же считали Татищева чуть ли не душой заговора 17 мая 1606 года — как они говорили, «первейшим изменником, предводителем того дела»[369].
Так почему же Василий Шуйский, став царем, отплатил черной неблагодарностью Михаилу Татищеву? Причиной ссылки последнего Тимофеев называет злопамятность Шуйского, не забывшего нанесенных ему когда-то обид[370]. Тимофеев считал, что воевода Татищев «очень старался опять возвратиться из изгнания в царствующий город» и низложить того, кого он так опрометчиво возвел на престол. Однако вернуться в Москву Татищеву было не суждено.
Во время своего воеводства Татищев сблизился с дьяком Ефимом Телепневым, уроженцем Новгорода. Тимофеев именует их равными по чести, то есть одинаково бесчестными людьми, нередко действовавшими в Новгороде заодно. Телепнев, как когда-то Татищев царю Борису, оказал тайные услуги Шуйскому: «Дни его жизни у царя были тогда светлыми по причине тайной, законопреступной заслуги и из-за временного приближения к царю его родственников». Суть этой самой тайной заслуги Тимофеев не раскрывает, но родной брат Ефима Телепнева Василий действительно был в 1609 году пожалован Шуйским в думные дьяки Посольского приказа. Самого же Ефима считали доверенным лицом царя Василия: он «тайно наушничал царю».
Когда спустя несколько лет на российский престол пригласят польского королевича Владислава, неизвестный чиновник, желая выслужиться перед новой властью, составит подробный список «Московского государства ушников, которые Московское государство в разоренье и в смуту приводили при князе Восилье Шуйском и с ним советовали…»[371]. Попадет в этот список и Василий Телепнев: «Василей Григорьев сын Телепнев. Сидит в Посольском приказе».
Имея за спиной поддержку брата — высокопоставленного чиновника, дьяка Посольского приказа, — Ефим, и сам «ушничающий» царю, вел себя в Новгороде, как в своей отчине. Прибывший туда Татищев вскоре нашел в дьяке единомышленника и стал властвовать в городе вполне в духе времени, как единоличный и самовластный правитель. Доказательства этому обнаружились уже после смерти Татищева. Когда описывали имущество обвиненного в измене воеводы, составлявшие опись были удивлены: никаких необходимых по тому времени запасов провизии в доме убитого воеводы не обнаружили — а ведь он воеводствовал в Новгороде к тому времени уже два года. Поместья его все оказались занятыми «ворами», поэтому никакой провизии оттуда не поступало. Может быть, он ожидал нового назначения и потому не делал припасов? Однако его люди на этот вопрос ответили отрицательно: «Службы себе никуда не ожидал». На что же тогда жил воевода?
