Расставшись с Каппелло, он отправился на гондоле к дому Анны, думая по дороге о судьбе Марчелло. Конечно, великий музыкант заслуживал к себе иного отношения со стороны властей. Оказавшись в Брешии, как в ссылке, он наверняка мог утешиться, живя с молодой любимой женщиной, на которой он тайно женился. Из всего того, что удалось узнать, следовало, насколько точно Марчелло несколькими словами определил то бедственное состояние, в котором долго пребывает Венеция. Подрыву её экономики способствует застойная политика Совета Десяти и сената. В стране налицо всеобщее падение нравов как следствие паралича административного аппарата. Закоснелость во взглядах и неспособность власти что-то изменить к лучшему — вот главное препятствие распространению новых идей и веяний, привнесенных из Франции ветрами Просвещения. Над ними задумывается теперь любой здравомыслящий венецианец, и они эхом отозвались и в Вене. Даже гондольер Меми понимает, как деградировала Святейшая республика. Работая веслом, он ворчал по поводу нынешней политики, видя, как пребывают в простое доки Арсенала, со стапелей которого спускались на воду первоклассные суда. Подавая руку Вивальди и помогая ему выйти из гондолы, Меми горько вопрошал:
— Бедная Венеция! Что с нами будет, маэстро?
Дома у Анны Вивальди рассказал ей о кончине Марчелло. Его псалмы — это уникальное явление в музыке, а сколь удивительна пастораль «Каллисто, Большая Медведица»! Да, когда-то он больно задел рыжего священника в своей едкой книжонке «Мода на театр», но Вивальди отнёсся к ней как к «дивертисменту» умного человека, остро подмечающего недостатки и не желающего с ними мириться. Вспоминая ту историю, он признался Анне, что Марчелло был прав, когда клеймил театр с его капризными певцами, избалованными кастратами и глупыми импресарио типа феррарского Боллани и его помощника.
— Жаль Марчелло! Он был не стар — всего-то пятьдесят шесть лет.
Анна не удержалась и обняла своего Вивальди, который постарше, но так ей дорог.
— Хватит нежностей! За работу. — И он сел за клавесин, чтобы показать Анне несколько арий из новой оперы «Фераспе» на либретто Сильвани, которой в начале ноября должен открыться осенний сезон в Сант'Анджело.
— Жаль, что я не смогу в ней петь, — призналась Анна.
Она только что вернулась из Граца, где в театре Туммплатц спела в «Розмире», а до открытия осеннего сезона совсем мало времени, и она никак не успевает выучить новую партию, а главное, вжиться в образ, чего от неё постоянно требует взыскательный наставник и покровитель.
Ноябрь выдался на удивление тёплым, и было опасение, что билеты не будут распроданы. Но беспокойство было напрасным, и в день премьеры 7 ноября театр был полон. Среди зрителей находился некто де Брос[37], личность неординарная, а с недавних пор частый посетитель концертов в Пьета. Молодой любознательный француз несколько раз пытался встретиться с Вивальди, желая приобрести некоторые его концерты, но ему не везло. Помог посол Франции. Он познакомил де Броса с доном Антонио. Как-то в разговоре с друзьями, среди которых был и один из попечителей Пьета, де Брос признал:
— Конечно, рыжий священник, как его здесь называют, запрашивает втридорога за свои концерты. Но вскоре мне удалось подружиться со стариком и обо всём договориться.
Он рассказал, как однажды Вивальди похвастался перед ним, что в состоянии записать по памяти любой концерт с быстротой заправского нотного переписчика.
— Это поразительно! Он пишет музыку без предварительного наброска. Когда я взглянул на одну из его партитур, усеянную множеством тридцать вторых, — признался француз, — мне показалось, что передо мной рисунок пшеничного поля с побитыми бурей колосьями. Порой маэстро напоминает мне клокочущий вулкан, когда, загораясь, заводит разговор о музыке.
— Ходит слух, — заметил один из собеседников, — что Вивальди намеревается покинуть Венецию.
— Это была бы большая потеря. Ведь из приютских pute в Пьета он создал лучший оркестр города.
Де Брос не скрывал своего удивления, что до сих пор рыжему священнику не уделяется то внимание, которое он, как никто другой, заслуживает.
— В вашей стране всё подчинено моде. Музыка, вызывавшая вчера восхищение, сегодня предана забвению. Не удивительно, что ныне человеком дня у вас стал саксонец, то бишь Хассе.
Вскоре после премьеры «Фераспе» в газете «Палладе венета» появилась заметка: «В субботу наша аристократия, покинув загородные виллы в эти последние погожие дни осени, была привлечена открытием оперного сезона в театре Сант’Анджело, где была дана опера „Фераспе“, заслужившая виртуозным исполнением одобрение всего зала».
— Критик даже не упомянул моего имени, — посетовал Вивальди в разговоре с Анной.
В последнее время казалось, что все ополчились против рыжего священника. Даже солисты, занятые в «Фераспе», подняли шум, требуя компенсации. 19 января 1740 года они обратились с иском в суд. Хотя за финансовую сторону дела, включая выручку от продажи билетов, лично отвечал импресарио Дини, судьи решили выслушать и Вивальди, у которого было немало претензий и к импресарио, и к солистам.
Когда-то полный энергии и бодрости духа, Вивальди неожиданно почувствовал, как он устал и постарел. Который день не отпуская терзала астма, ставшая ещё яростнее и беспощаднее обычного. Ничто не помогало ослабить её приступы. А тут ещё исковые письма от импресарио с угрозами чуть ли не каждый день. Казалось, весь мир был против него в сговоре и готов на него обрушиться. Вначале полная катастрофа с Феррарой, откуда через три года последовал ещё один удар от сценографа Мауро, а теперь косвенно затронувшая его тяжба с театром Сант’Анджело.
Из Парижа пришло сообщение, что издатель Ле Клерк выпустил сборник шести его виолончельных сонат. В другое время такая весть вызвала бы удовлетворение — во Франции о нём помнят. А сегодня она оставила его равнодушным. Не порадовало и приглашение испанского посла на приём по случаю женитьбы инфанта, о чём говорил весь город. Сочтя неприличным отклонить приглашение, Вивальди пошёл на приём, взяв с собой Анну, и это было удачным решением. Во время приёма, на котором присутствовал цвет венецианского общества, посол обратился с просьбой к маэстро порадовать собравшихся своей дивной игрой. Поскольку скрипки при нём не было, Вивальди сел за клавесин, попросив Анну спеть несколько его арий, что развеяло обычную скуку официальных раутов.
В марте повеяло весной, и в Венеции объявился принц Фридрих Кристиан, сын польского короля Августа III, после весёлого почти годичного путешествия по Италии с приятной целью проводить сестру до Неаполя, где её ждал венец супруги испанского короля Карла. С наступлением погожих дней вся Венеция всполошилась, а сенат и знать не знал, как ублажить молодого польского жуира, устраивая в его честь приемы, балы и пиршества. В Арсенале бригада плотников сооружала специальное подъёмное устройство в большом доке, чтобы принц смог оценить работу венецианских корабелов над готовящейся к спуску на воду крупной военной галерой.
