Вода перекатывалась через плотину. Время от времени его голос прорывался сквозь пелену моих мечтаний. Он рассказывал о том, как император простоял службу Приношения Восьми даров во дворце Удзи, чтобы искупить грех ловли рыбы.
— А мы закажем службу во искупление наших грехов? — спросила я.
— Да, очень продолжительную, с молениями на санскрите, с подношением цветов лотоса и золотых и серебряных ветвей. Я буду дискутировать относительно главы из Девадатты, а ты можешь быть судьей.
— И вы будете обсуждать утверждение, что женщины могут достичь вечного блаженства?
— Это зависит от их грехов.
— А если они искренни в своем раскаянии?
Он засмеялся.
— В таком случае они могут надеяться. Но прежде они должны сделать для себя копию Сутр Лотоса и сутр из Четырех Свитков и тысячу раз начертать мистические окружности Амитабы. Если хочешь, я нарисую для тебя первую фигуру. — Он взял палочку и сделал рисунок в пыли.
Позже вечером он сказал, что должен ненадолго меня оставить, чтобы написать письмо. Я расчесывала волосы и размышляла, кому он собирался писать. Тогда я еще не знала о его связи с Изуми, хотя, думаю, должна была чувствовать, что между ними что-то есть.
Почему в тот спокойный осенний день, когда рядом не было никого, кто бы отвлекал его внимание, мне довелось испытать такой приступ ревности?
Часом позже ко мне постучался мальчик-посыльный и передал свернутый листок бумаги. Бумага была желтого цвета, почерк быстрый и четкий.
«Я обдумывал главу из Девадатты, — писал он мне. — Я кое-что забыл. Не напомнишь ли мне историю младшей дочери Царя Драконов? Та драгоценность, которую она отдала Будде, — я не могу вспомнить, какого она цвета. Напиши, если вспомнишь». В следующих строках он превозносил меня, используя великолепные метафоры, и написал, что любит меня.
В то время как я читала это письмо, я услышала, что во дворе гостиницы Канецуке позвал одного из наших людей. Он отдал другое написанное на желтой бумаге письмо и приказал как можно быстрее скакать верхом в столицу.
— Ты знаешь, где ее найти, — сказал, как мне показалось, Канецуке; но я могла ошибаться.
Через месяц я обнаружила, что он и Изуми — любовники, и вспомнила о том письме. Было ли письмо к ней таким же страстным, как ко мне? Может быть, он просто дважды переписал его?
Прошлой ночью я дотемна сидела в своей комнате, пока едва могла разглядеть лежавшую передо мной книгу. В саду неумолчно трещали цикады в такт с крутившимся у меня в голове словом: «целомудрие». Целомудрие. Целомудрие.
Я собрала все письма моих любовников и сложила их вместе. Потом, чтобы доказать, что я такая же сильная, как Изуми, сожгла их на огне.
До меня дошли слухи о том, что Канецуке выехал из Акаси в столицу. Мне сообщила об этом сегодня утром Бузен. Мы сидели в моих комнатах, на улице лил дождь и струился с карнизов сплошной пеленой. Ей пришлось повысить голос, чтобы пересилить шум льющейся воды, и она оглядывалась вокруг с таким видом, будто за моими занавесями прятались сотни шпионов.
Было ясно, что она нервничает. Ее полные руки лежали, как карпы, на голубом озере коленей, а когда она говорила и взмахивала ими, в складках ее ладоней видна была скопившаяся влага.
Иногда я чувствовала, что она шпионит за мной. Казалось, что она предпочитает собирать слухи, чем передавать их. «Как вы себя чувствуете? — интересовалась она. — Прошла ли ваша тошнота? (Должно быть, Юкон рассказала ей. Как это меня рассердило!) Хорошо ли вы спали?»
— Настолько хорошо, насколько это возможно в сложившихся обстоятельствах, — ответила я.
— Вы знаете, говорят, — доверительно сообщила она мне, — что две ночи назад вы гуляли по коридору около Насицубо.
Значит, Даинагон была права: кто-то меня заметил. Я скрыла испуг за завесой сарказма.
— Уверена, что найдется немало женщин, у которых есть причина прогуливаться среди ночи, — сказала я. — Боюсь, моя жизнь гораздо менее интересна.
— Я слышала иное. — Уголки ее губ поползли вверх. — Он красив, этот ваш молодой человек. Похоже, вы пошли на риск, чтобы навестить его.
— Не понимаю, что вы имеете в виду.
Итак, меня видели в ту ночь, когда я ездила к Масато. И я прекрасно представляла, какие непристойности Юкон и ее подруги с удовольствием распространяли о его визитах ко мне.
— Он просто покорил нас в Торибено, — сказала она. — Даже Изуми, которая думает только о своем изгнаннике, заметила, как хорошо он выглядел в траурных одеждах.
Значит, даже на похоронах он стал предметом пошлых сплетен. Мысль об этом вызвала у меня тошноту.
Дождь продолжал свои настойчивые жалобы. Мы сидели молча, мой гнев был очевиден не более, чем неловкость Бузен. Несмотря на дождь, было душно. Халат прилип к моей груди, отсыревшие волосы свисали по спине, как покрытая плесенью трава.
— Вы извините меня, если я займусь письмами, которые мне надо написать, — сказала я.
Рыбы шлепнулись к ней на колени, будто пронзенные крючком.
— Вы слышали, что Изуми получила известие от Канецуке? Даинагон сказала мне, что вчера прибыл гонец из Акаси.
Почему Даинагон не сказала об этом мне? Может быть, она видела, как я советовалась со своими оракулами, и решила не тревожить меня, не расстраивать этой новостью.
— Только представьте, он скачет сюда, когда вокруг бушует эпидемия. Но это так похоже на него, не правда ли, — идти на такой риск.
— Очень похоже. — Я вообразила себе, как он становится свидетелем картин, подобных тем, что я наблюдала по дороге к месту кремации Рейзея. Возможно, это произведет на него такое впечатление, что он напишет об этом стихи. Он покажет их Изуми в подтверждение глубины своих чувств.
Но разве я поступаю иначе? Разве я не обратила исключительность увиденного в средство, позволившее углубить и обострить мои чувства?
Я устала жить чужой жизнью. Я ничем не лучше ворон, которые питаются падалью.
Шестой месяц
Когда правды мало, ее нужно искать. Я поспешила к Даинагон, моей единственной наперснице, женщине таких редких качеств, чье расположение я сумела завоевать.
Я хотела услышать от нее, правда ли, что Канецуке выехал в столицу. Я хотела узнать, так ли широко распространились слухи о Масато, как я этого опасалась. И я надеялась, хотя мне больно говорить об этом, что она подтвердит мне, что я нахожусь в здравом уме. История о моих ночных прогулках, которую рассказала Бузен, расстроила меня больше, чем я хотела бы в этом признаться. Неужели я действительно ходила к комнатам Изуми или мне это приснилось?
