– Кого угодно, только не мистера Петерса, – бурчу я себе под нос, но он слышит.
– Твой старик позволяет тебе огрызаться?
Я молчу, только моргаю.
– Мёрси, я спрашиваю – твой старик позволяет тебе так разговаривать?
Кола, которую я выпила, подкатывает обратно к горлу и пузырьками выскакивает в рот, потому что пастор Монро наклоняется вперед, его пиджак оттопыривается, и я действительно вижу у него под мышкой пистолет. Дедушка возвращается и с тревогой смотрит на нас:
– Что случилось?
Монро откидывается назад на спинку стула, и я думаю – может, мне почудился этот пистолет под мышкой, хотя до сих пор стоит перед глазами его металлический блеск.
– Ничего, друг мой.
Дедушка садится, и они снова заводят разговор, но я едва слышу их голоса, потому что пустой стул рядом с Монро больше не пустует. Что-то темное ворочается на нем, лениво, тяжело.
Я сосу свою соломинку, и кола опять подкатывает к горлу, громыхая по пути, как поезд.
– Вот ведь твою чертову мать, – повторяет Монро. Он отхлебывает кофе и вытирает губы тыльной стороной ладони так, будто разрывает лицо.
Дедушка говорит:
– Ну не надо так. Не надо…
Глаза у меня начинают слипаться. Темное облако поднимается выше, зависает над головой Монро. Надувается, как шар, становится больше. Оно никуда не спешит. Я уверена, хоть и не вижу, что где-то там у него есть глаз, который вращается в разные стороны, неторопливо ощупывает все кругом, как луч прожектора. Это то самое облако, из больницы.
– Нельзя допускать безбожников в больницы, Деннис. Безбожники должны работать там, где им самое место, – в барах и казино.
– Мне нужно в туалет, – говорю я и слышу свой голос издалека, словно из соседней комнаты.
– Ступай, – произносит дедушка. Он откинулся на спинку красного стула и вытирает лицо платком.
Ноги у меня тяжелые, как будто к ним привязаны железные гири. На полпути я застываю. Я не знаю, куда идти – вперед или назад. Сзади у меня появилось другое лицо – лицо Мёрси, оно как будто приклеено к моей макушке, и она хочет идти в противоположную сторону, поэтому мы не двигаемся.
Я заставляю себя поднять ногу и сделать шаг в ту сторону, куда хочу я, и это так трудно, что мое лицо покрывается потом. Так, шаг за шагом, я добираюсь до туалета, закрываю за собой – за нами – дверь. Пластик на стене вокруг зеркала и на раковине блестит, словно покрыт бриллиантовыми каплями. Темно, горит только лампочка над зеркалом, которая освещает мое лицо. Бледное маленькое личико. Огромные глаза, как два булыжника. Рот – который так много может рассказать, но всегда молчит. Кармел исчезла. Я поворачиваюсь боком – нет, на макушке ее тоже нет, там только волосы. Из зеркала на меня смотрит Мёрси, это ее лицо. А там, в зале, темное облако караулит нас и ищет меня своим глазом-прожектором.
Оно хочет меня проглотить. Дедушка и пастор Монро тоже хотят. Они мечтают, чтобы Кармел превратилась в Мёрси. Чтобы две девочки стали одной.
– Прости, – заявляю я девочке в зеркале. – Но я хочу, чтобы Кармел вернулась сию же секунду.
Я начинаю говорить, и говорю очень горячо. Я должна успеть высказать все, пока не забыла:
– Ты вот что должна запомнить. Меня зовут Кармел Саммер Уэйкфорд. Я жила в Норфолке, это в Англии. Мою маму зовут Бет, моего папу зовут Пол. У него есть подруга, ее зовут Люси. Под окном нашего дома растет дерево, а возле задней двери живет паук в паутине. Умами была стеклянная кошка, она сидела на столике у кровати. А на стене висела картинка со словами: «В гостях хорошо, а дома лучше». Занавески на первом этаже нашего дома были оранжевые. Имя моей учительницы – миссис Бакфест. Однажды мы с папой плавали на лодке. Меня зовут Кармел. Меня зовут Кармел Саммер Уэйкфорд.
Я замолкаю и оглядываюсь.
Я Кармел. Я тут одна, больше никого нет.
42
ДВА ГОДА ДВЕСТИ ДЕСЯТЬ ДНЕЙ
У моих новых книг по анатомии были блестящие, яркие обложки. Я сидела вместе с Люси на диване и искала в них сведения о ребенке, который рос у нее в животе.
– Смотри, смотри, – говорила я. – Вот пуповина. Видишь, как она прикрепляется.
Она удивленно водила пальцем по рисунку.
Перед УЗИ она призналась:
– Я не хочу знать, мальчик это или девочка.
Я не стала расспрашивать почему. Если честно, я вздохнула с облегчением, когда у них родился мальчик, Джек: упакованный в конверт шумный сгусток здоровья, сильных конечностей и рано прорезавшихся зубов. Я рассматривала крошечное личико в поисках каких-то знаков, словно он мог принести послание из того первичного бульона, из которого возник, из той невидимой страны, в которой зарождаются младенцы и исчезают маленькие девочки. Но я видела только еще большую тайну.
– У Люси нет близких родственников, – сказал Пол. – Так что, если ты будешь рядом, ей будет легче.
Теперь они включали меня в свою жизнь уже не по доброте, а по необходимости. В тот день я подрулила на своей потрепанной машинке, с баночкой крема календулы в ящике для перчаток. Голос Люси по телефону был полон отчаяния и паники.
– Слава богу, – встретила она меня. – Он плачет не переставая.
Джек лежал на полу на пеленальном матрасике, в комнате пахло болезнью.
– Сними с него подгузник и помажь кремом, – сказала я. – И оставь полежать голеньким, пусть кожа проветрится. От этого раздражение пройдет.
Она склонилась над ним, сняла ползунки и расстегнула подгузник, нанесла крем на покрасневшую кожу.
– Какой ужас, правда?
– Немного свежего воздуха, и все пройдет.
В комнате был жуткий беспорядок, повсюду валялись зубные кольца, погремушки, груды неразобранной детской одежды, стояла ванночка с остывшей водой, хлопьями пены и пятнами талька на поверхности. У Люси волосы посеклись на концах – теперь не было времени раз в две недели посещать парикмахера, она до сих пор не сняла халат. Пола эти изменения в Люси ничуть не огорчали, но я понимала, что они огорчают саму Люси, всегда такую ухоженную и аккуратную.
– Спасибо, что пришла, – произнесла она. – Я совсем замоталась, и потом, у него так тяжело режутся зубки.
– Всегда готова помочь. Ты же знаешь.
Она рухнула на диван, так и не сняв полотенце с плеч.
– На прошлой неделе заходила Лорна. Мы с ней были такие закадычные подруги, а теперь не знаем, о чем поговорить. Джек все время срыгивал, и она не могла дождаться момента, чтобы уйти. С тобой я себя чувствую гораздо лучше. Странно, правда? – Она рассмеялась.
– Детские болячки такая ерунда по сравнению с тем, что я вижу на работе.
Джек успокоился, больше не плакал, дрыгал ножками, а красная кожа побледнела до розовой.
