Впервые за все время я просто шла по дороге, шла и никого не высматривала.
41
Запах болезни больше не напоминает мне кровь ягненка. Я привыкла к нему.
В церкви так часто называют меня Мёрси, что имя «Кармел» забывается. Когда это происходит, я беру лист бумаги и пишу на нем сто раз «Меня зовут Кармел». И кладу его в карман.
Далеко не все люди похожи на больных. Я слышу, как уголком рта они шепчут дедушке на ухо «рак». Дедушка всегда стоит рядом со мной. Я возлагаю руки на человека, чувствую, как протягиваются между нами провода, и зажмуриваю глаза, чтобы сосредоточиться и наполнить их энергией.
Иногда я думаю о том, что папа никогда не верил в Бога, да и мама сомневалась. Мне тревожно за них, все говорят, что человек после смерти попадет в ад, если не уверует.
Сегодня мы идем в больницу, хотя уже полночь и совсем темно. Дедушка и Монро подводят меня к боковой двери. Фонарь над ней не горит, и на лицо Монро, пока мы ждем, струится откуда-то бледно-зеленый свет. Человек в форме, похожей на синюю пижаму, выходит к нам. Пижама с трудом сходится на его толстом животе.
– Пойду проверю, свободен ли путь, – говорит он и уходит.
– Кто это? – спрашиваю я у дедушки.
– Медбрат, – улыбается дедушка в мою сторону.
Мужчина возвращается.
– Все в порядке, можем идти, только очень тихо, – говорит он.
Мы идем за медбратом по длинным освещенным коридорам. По обе стороны – комнаты, в которых спят люди.
– Мы здесь зачем, исцелять? – шепотом спрашиваю у дедушки. – Так тут слишком много больных.
– Не волнуйся. Нам нужен один, – отвечает он.
Наконец, мы останавливаемся и входим в комнату. Приборы гудят, как насекомые, они дышат вместо старика, который лежит на кровати.
– О нет. Нет. Только не этот человек, – говорю я еле слышно.
Медбрат стоит у двери.
– У нас мало времени, – говорит он через плечо.
Дедушка вынимает Библию из большого кармана своего пальто и начинает читать. Монро улыбается мне.
– Я не могу, – протестую я.
Они не слышат меня. Дедушка завершает чтение и говорит:
– Давай, дитя мое, возлагай руки.
– Я не могу, – уже громче говорю я.
– Почему, дитя мое? У нас нет времени на капризы. Мы должны управиться по-быстрому.
Над кроватью висит черное облако, ворочается, переваливается с боку на бок – медленно, грозно, тяжело. Монро и дедушка его не видят.
– Он мне не нравится. Я думаю… я думаю, он совершил много зла.
– Что такое ты говоришь, дитя? – Монро начинает сердиться. – Мистер Петерс – истинный христианин, добрый и верующий слуга Божий.
Мой мозг работает очень быстро и подсказывает мне: «Они не могут заставить тебя, Кармел, потому что без тебя они вообще ничего не могут. Сила в твоих руках, а не в их», – я впервые отчетливо осознаю это. Как будто луч света падает на эту мысль, как на предмет, который всегда находился на своем месте, но у меня не было случая заметить его.
– Я не буду ничего делать. Я не хочу, чтобы он выздоравливал, – заявляю я, и они изумленно смотрят на меня.
– Слушай, девочка… – Монро подходит вплотную ко мне, но я снова вижу черное облако над кроватью, и живот у меня сводит судорога.
– Нет, – произношу я. – Я…
Я пытаюсь подобрать правильное слово.
– Я отказываюсь, – говорю я и задерживаю дыхание. До сих пор я никогда не отказывалась.
Монро расстегивает свой пиджак и запускает руку под мышку. У меня мелькает мысль: может, он прячет там пистолет? Я застываю на месте, но Монро только говорит дедушке:
– Повлияйте же на нее, Деннис. Чего вы ждете?
Однако дедушка не успевает повлиять на меня, потому что за дверью слышится крик, и медсестра в маленькой белой шапочке отталкивает медбрата в синей пижаме:
– Какого черта здесь происходит?..
Монро поднимает руки и делает успокаивающий жест:
– Все хорошо. Наш христианский долг – помочь ближнему, мы исполняем…
Но она не дает ему договорить:
– Я получила строжайшее указание от членов семьи – никаких гостей вроде вас. Немедленно убирайтесь! Убирайтесь прочь со своими фокусами-покусами, благословениями и проклятиями! Еще минута – и я вызову полицию.
На ее щеках пылают два красных пятна, прядка волос выбилась из-под шапочки и падает на глаза.
– И еще ребенка втянули. Как не стыдно! Посреди ночи. Она в школу-то хоть ходит? Как ее зовут?
– Меня зовут Кармел, – отвечаю я как можно быстрей. – Меня зовут Кармел!
Я хочу, чтобы люди это узнали и запомнили.
– Хорошо, мы уйдем, – говорит дедушка. – Но на вашу совесть ляжет тяжкий грех: вы отказали этому человеку во спасении и отвергли исцеляющий дар, исходящий от Господа нашего.
– Ничего, я переживу это.
Нахмурившись и скрестив руки на груди, медсестра смотрит, как мы идем по коридору. Мимо меня проплывают комнаты со спящими людьми, похожие на ульи; я видела однажды улей на картинке в школе. Я гляжу на спины дедушки и Монро и думаю, что я совершаю ужасную ошибку, следуя за ними, что мне надо было бы повернуть обратно и побежать к той медсестре. Как было бы хорошо и спокойно – носить белую шапочку и белый халат и своими руками помогать людям в таком месте, как это, и самой принимать решения. Но дедушка в эту самую секунду оборачивается и говорит:
– Чего ты там плетешься? Пошевеливайся.
Мы заезжаем в закусочную, хоть уже и глубокая ночь. Мне покупают колу. Мужчины помешивают свой кофе и рассуждают о том, какое чудовище эта медсестра. Она напомнила мне маму – у мамы были такие же каштановые волосы, и она так же вспыхивала, когда считала, что кто-то поступает неправильно. Поэтому мне совсем не нравится, когда они говорят, что медсестра заслужила того, чтобы гореть в адском огне.
– Вот ведь твою чертову мать, – говорит пастор Монро. Он смотрит на меня, когда произносит эти слова, так что я не думаю, что они относятся к медсестре.
Дедушка поперхнулся и пролил горячий кофе себе на пальцы, когда услышал, как пастор сказал нечто грубое. Вот уж чего дедушка точно никогда не делает – он не ругается плохими словами и не чертыхается и терпеть не может, когда это делают другие. Он встает со своего места рядом со мной и идет к прилавку за салфетками, а мы с пастором Монро остаемся за столиком вдвоем и смотрим друг на друга, нас разделяет только шейкер с сахаром.
– С каких это пор ты так обнаглела? Тебя нужно посадить на короткий поводок, чтобы слушалась старших. Целительство, конечно, Божий дар, но он требует порядка и подчинения. Твое дело слушаться, а не решать, кого лечить, кого нет.
