— Какой она тебе показалась? — уточнила вопрос женщина. — Как человек.
— Почтенная стару… женщина преклонного возраста, — недоумевающее ответила я. — А почему ты спрашиваешь?
— Хочу знать, — непонятно объяснила женщина и с интересом уставилась на меня. — Рада, что тебе она понравилась.
— А-а, — вежливо потянула я и решила ретироваться, пока безумица не выкинула что-нибудь еще столь же ненормальное. Первый бутон она дощипала и невесть откуда достала второй. И тоже принялась ощипывать лепестки по одному. Любит — не любит, случится — не случится, верить — не верить, говорить — промолчать…
— Не бойся, — посоветовала смертная. — Эта магия никому не причинит вреда, она только охраняет деревню от всякого зла. Подарок фейри.
— Подарок? — переспросила я, пытаясь соотнести в уме фейри и подарки людям.
— Плата. — Еще один ощипанный цветок летит под ноги.
— За что?
— За девушку, которую он спас.
Бред.
— Не веришь? — не отставала безумица. — В моем роду это было. Прапрабабку матушки Глен утопить хотели. В этой самой реке, на этом самом месте. Я часто сюда хожу.
— Прапрабабку? — вежливо переспросила я. Вот в это охотно верю. Люди все время убивают себе подобных. Смертная, видать, помешалась на семейной легенде. — За что?
— Жениха отравила на свадьбе, — с жутковатым спокойствием объяснила моя собеседница.
— За что?
— Не нравился ей, неволей шла под венец. Она знахаркой была, как и матушка Глен. И тоже так же звалась. Молодая, неопытная. Хотела усыпить, но не вышло. Всю свадьбу отравила, жених к утру помер, а гости неделю мучались.
Хаос… Люди…
— Как в себя пришли, так и потащили на реку, топить ведьму.
— А почему топить? — не удержалась я. — Ведьм же сжигают, разве нет?
Женщина посмотрела на меня таким взглядом, словно это я, а не она была безумной.
— Топить проще, — сухо объяснила она. — Испокон века здесь кого надо, топили.
Я поперхнулась. Смертные!
— Тогда понятно.
— Тот фейри от своих отстал, весной дело было, — продолжала женщина так, как будто это все объясняло. Я правильно понимаю, что речь идет о весеннем выезде и одном из Весенних Князей соответственно? — Увидел, что творится, вступился.
— Ну и что? — не поняла я. Весенний Князь мог забрать приглянувшегося ему смертного, не вручая никому никаких подарков!
— Не хотели люди ему сразу девушку уступить, он и… пошумел немножко.
Хотела бы я знать, многие ли осталось в живых после того, как разгневали Князя?
— Сама Глен его тогда успокоиться и упросила. Он и предложил мену. Деревня ему Глен отдаст, вину ей простит. А он им источник заколдует. Тот день его силы был, как не согласиться!
Да уж. Фейри здесь знатно порезвился. Нашел себе… слугу? Саррен-воррена? Игрушку? Рассказал смертным устройство мира, показал свое могущество, поколдовал от души… Узнать бы, кто это был — и чего мне ждать от его магии?
— Та Глен с ним тогда ушла, — нимало не заботясь о том, слушаю я или нет, рассказывала женщина. — Он просил. — Просил! Фейри! Мда… — А деревню — она тогда на дороге стояла — сюда перенесли. У источника охрану поставили и ушли. Спрятались. Не хотели с другими людьми сталкиваться. В других краях фейри едва терпеть готовы, боятся и ненавидят. А здесь не столько Единому молятся, сколько Князьям.
Я кивнула. Если они увидели фейри в день его силы — я уже ничему не удивляюсь. Единый еще есть ли, нет ли, а Князь — вот он, рядом. Ушел — так источник остался.
— Та Глен вернулась вскоре, — все так же равнодушно продолжала женщина. — Замуж вышла — сама выбрала. Детей породила. Матушка Глен ее еще застала.
— А потом? — полюбопытствовала я. — Она умерла?
— Нет, — удивилась вопросу моя собеседница. — Фейри за ней пришел. И они оба ушли. Говорят, пока потомки той самой Глен в деревне живут, до тех пор их магия фейри хранит.
Значит, саррен-воррен. Странно, не слышала, чтобы в Весенней Семье кто-то смертного выбрал… хотя… когда это было-то? Не больше двух столетий назад… до того ли мне было? У меня Род вымирал…
Род. А вот что в истории самое странное… потомки Знахарки Глен — это же настоящий Великий Род! А я ни на старухе, ни на этой женщине следов вмешательства баньши не заметила…
— А кто тебе матушка Глен? — спросила я. — Мать твоя? Бабка?
— Человек, — тяжело обронила женщина. — Она — человек моего Рода… Не узнала меня, Нара?
Я остолбенела. Неужели… не может быть!
Женщина засмеялась.
— Я тебя не помню, — запинаясь, промямлила я. Надо же было не заметить, что лепестки не долетают до земли, что ноги не касаются почвы, что волосы свободно рассыпаны по плечам, а платье на женщине зеленого цвета — цвета баньши!
Нет, даже хуже. Я это все заметила, но не придала значения! О, Хаос, до чего же я дошла…
— И не можешь помнить, — сжалилась надо мной баньши. — Я родилась позже тебя, и в смертных землях недавно. Великая подарила меня Раи'Нэ для Рода его саррен-воррен. Я здесь только два века. И за это время в моем Роду умер всего один человек. Из-за меня.
Женщина указала на свое лицо. Я ее прекрасно поняла. Некоторые баньши специально убивали тех дочерей своего Рода, чьей внешностью хотели завладеть. Не буду врать, что ни за что бы так не поступила, скорее — мне не представлялось случая. А этой, выходит, представился.
— А ты — та самая баньши, которую Великая сделала человеком, — презрительно. Ну да, конечно. Злее наказания для Старших не придумаешь. — Оно и видно. Ты стала хуже думать, Нара. Твоя память не вмещает в себя всего, что должно. Ты не видишь истины, не видишь связи между вещами. Ты слепа к тому, что творится у тебя под носом. Дальше будет хуже, Нара, намного хуже. Ты забудешь все, что делает тебя бэниши.
Казалось, она развлекается, высыпая на меня мрачные предсказания.
— Зачем ты мне это рассказываешь? — резко. Так резко, как только умею. Она моложе меня, ей меньше тысячи лет. Она… как это говорят смертные? Не узнала и половины из того, что я уже забыла. И никогда не узнает. Молодые баньши — это всегда не то, они всегда выходят глупее предыдущего поколения. Глупее, податливей, покорней. Не ей меня учить, не этой соплюшке. Ни ей, никому другому.
— Чтобы ты знала, — светло улыбнулась Старшая, доставая из воздуха еще один несуществующий бутон. — Берегись, Нара, дальше будет все только хуже, что бы ты ни делала, ничего не изменишь. Берегись. Прощай.
Она начала исчезать — тускнеть, истончаться, словно растворяться в холодном осеннем воздухе.
— Постой! — не выдержала я. — Что меня ждет? Чего я не замечаю?
