Стараясь отвлечься, я углублялась в книги «из второго ряда», повествующие о странных, необъяснимых вещах. Они изобиловали недосказанным - для многих, но не для меня. Достаточно было малейшего намека, крохотной детали, и полная картина разворачивалась в моем воображении, как цветок распускается в лучах солнца.
Я взрослела, и взрослели мои помыслы. У меня не было надежды соединиться с Ним, я обрекала себя на одиночество своей любовью. Мое будущее представлялось мне пыткой - когда изможденный пустыней странник привязан к раскаленному столбу, а на расстоянии вытянутой руки перед ним плещется прозрачная, холодная вода… но руки его связаны крепкими, неразрывными путами. Он не может дотянуться до спасительной влаги, а жар все нарастает…
Если бы я не подозревала об избавлении - ужасном и неизбежном, то не выдержала бы и дня. Но все должно будет кончиться… Это понимание придавало мне сил жить, лелеять безумную мысль - а вдруг? Разве не совершается невозможное? Разве не исчезают раз от разу с небес солнце и луна во время затмения? Разве не поворачивается вспять всесильное время, когда его умоляет об этом любовь? Разве не замедляется ход светил? И разве не сопутствует безумцам свет звезд, когда все покрывается мраком ночи?
Увы, мрак ночи мне отныне стал милее белого дня. Только ночами, зарывшись лицом в подушку, грезила я своими болезненными снами.
Днем же, не зная, чем занять себя, я стала воплощать описанное в книгах «из второго ряда». Удивительно, что они вызывали интерес только у меня. Жизнь шла своим чередом - в трехмерном мире, и завлекала меня в катакомбы четвертого. Словно я шла одновременно по двум дорогам - наверху, вместе со всеми, и внизу, во мраке, таящем в себе причудливые, загадочные видения сверхчувственного бытия. Я ощущала себя жрицей культа, более древнего, чем библейские сказания… когда я носила золотую маску собаки. Я владела искусством, которое впоследствии стало привилегией царей и сильных мира сего. Я осознала, что и в нынешнем мире оно найдет себе применение. Таким образом, я сумею соединить мои катакомбы с поверхностью земли, то есть с реальным миром. Переходя туда и обратно, я сохраню себя и свой рассудок от разрушительного влияния разъединенности во времени и пространстве.
При этом состоянии раздвоенности, сумеречного существования мне удавалось вводить в заблуждение как моих воспитательниц, так, отчасти, и Его, не говоря уже о сверстниках, товарищах моей юности. Я старалась не слишком выделяться в своем окружении, быть похожей на остальных. Копировать их. Так хамелеон в целях безопасности приобретает окраску среды обитания.
* * *
Я называю это «римскими снами», когда, засыпая, оказываюсь на площади, вымощенной плитами из цветного мрамора…
Мне снится одно и то же - я не помню, как оказалась здесь… ступаю в легких сандалиях по гладким плитам, иду мимо бронзовой конной статуи какого-то из императоров. Пахнет апельсиновыми деревьями… легкий ветерок овевает мою стройную фигуру. Я направляюсь к атрию - внутреннему дворику, посреди которого журчит фонтан.
Солнце опустилось за вершину холма. Лиловое небо отражается в воде, на дне фонтана причудливо сплетаются свет и тени. Я сажусь на мраморную скамейку, мысли мечутся в поисках выхода. Агриппины, моей высокой покровительницы, уже нет в живых. Теперь за меня заступаться некому.
Смутно припоминаю, что помогла Агриппине сначала разбогатеть, а потом… шаг за шагом идти к своей цели. Пассиен Крисп, один из мужей Агриппины, оставил ей в наследство большое состояние.
Покровительница была обязана мне всем, чего достигла. Но отдать долги не успела. Многие меня боятся. Многие меня ищут, готовые вступить в тайный сговор. Сын Агриппины подарил мне богатое поместье - многие догадываются, за что. Закрывшись в своих дворцах и виллах, они трепещут… Кое-кто разыскивает меня, чтобы убить, избавиться от своего страха. Особенно сейчас, когда пошатнулись незыблемые устои, и дыхание смерти доносится из лагеря преторианцев. Сын Агриппины уповает на милость богов и на то, что я оставила ему в золотом ларчике. На крышке заветного ларца барельеф - голова собаки. Это мой «знак». Зачем я пожертвовала своим ларцом, по которому меня без труда опознают? Нельзя допустить, чтобы он попал в чужие руки. Но как мне вернуть его? Сына Агриппины уже ничто не спасет, тогда как я еще могла бы успеть скрыться.
Я думала о том, что на город опускается ночь, луна всходит над густыми садами, разбросанными по холмам. Розовые звезды взирают со своей недосягаемой высоты на суету людскую. Хорошо быть звездой… В эту страшную ночь сенат объявил сына Агриппины врагом народа; его разыскивают, чтобы предать казни по закону предков. Наверняка он покинул свои покои в надежде спастись, уберечь жалкую жизнь - тот, кто с легкостью отбирал жизни у других. Он трясется от страха, забыв о своем почти божественном величии. Он умирает, хотя смерть еще не пришла за ним.
Куда он мог податься? Где прячется? Не во дворце, не на виллах знатных горожан - там его будут искать. Скорее всего, он забился в жилище простолюдина, слуги… он, который пользовался неограниченной властью. Золотой ларчик он прихватил с собой.
Фонтан заунывно журчал, нагоняя тоску. Я поднялась и, подчиняясь внутреннему импульсу, кликнула служанку, спросила сурово:
- Где дом Эпафродита, вольноотпущенника?
У девицы забегали глаза.
- Откуда мне знать? Я…
- Говори или умрешь.
Служанка дрожала от страха и возбуждения. В городе было неспокойно, ходили зловещие слухи. Чего стоит жизнь какой-то девушки из Кампаньи, безродной, неимущей? Девица не посмела перечить мне, махнула рукой в сторону реки:
- Там…
- Едем, покажешь.
Служанка и госпожа накинули на себя темные покрывала, взяли двух лошадей и выскользнули со двора. Окольными путями мы, не привыкшие ездить верхом, добрались до каменной стены, увитой плющом.
- Дальше я сама, - прошептала я, отпуская служанку. - Возвращайся домой.
Та молча скрылась в темноте, за деревьями. Я постояла минуту в раздумьях: что-то подсказало мне - сын Агриппины здесь, поблизости, значит, и ларчик с головой собаки на крышке - тоже. Я схватилась за плющ, ловко перелезла через стену в сад - меня манил тусклый огонек, мерцающий за неплотно занавешенным окном. Пробираясь сквозь густой терновник, я изорвала одежду. Чутье, сродни чутью собаки, вело меня по следу. Я не ошиблась. Сын Агриппины, переодетый до неузнаваемости, находился в полутемной комнате… он спал, громко, тревожно всхрапывая. То ли изнуренный беспокойством, то ли напившийся до беспамятства.
Я прокралась чуть вперед, нашла незапертое окно и проникла внутрь чужого жилища.
- О, богиня, приди ко мне на помощь! - шептала я, сдерживая дыхание.
Ноги сами понесли меня к тяжелому балдахину над пустым ложем. В ворохе одежды и тряпок что-то блеснуло. Ларец! Я схватила свою добычу, бросилась к окну… Громкие шаги спугнули меня, заставили метнуться к нише, закрытой деревянными створками, дернуть их на себя. К счастью, богиня услышала мою молитву - створки раскрылись, и я нырнула внутрь, притаилась.
