«Да, ты заслужил эту ужасную участь. Заслужил, чтобы подохнуть в подземелье… Я в этом уверена, потому что знаю, кто ты такой. Я знаю, что скрывается под твоей ослепительной улыбкой, под твоим бархатным взглядом. Я знаю, какие гнусности таятся в твоем черством сердце…. Манон ушла не молча — пусть даже она и ничего не сказала. Все было записано — черным по белому. Она запечатлела на бумаге и свой безудержный восторг, и свою невыносимую боль… Она поднялась очень высоко, а затем рухнула с этой высоты в пропасть… И разбилась насмерть. Хотя и осталась живой… Все это она должна была рассказать мне, ее матери, однако бедняжка решила оставить свое счастье и свое горе при себе».
Нина снова давит на педаль газа, судорожно сжимая руками руль. Текущие из глаз слезы, смывая с ресниц тушь, оставляют черные следы на ее ледяных щеках.
«Манон, почему ты ничего не рассказала, когда еще можно было спасти тебя? Я ведь могла помочь тебе… А может, я просто была не способна тебя услышать — услышать твое молчание и понять смысл твоей странной задумчивости? И это я, целыми днями слушающая других людей и вникающая в их душевные проблемы!.. Я бы тебе все объяснила. Объяснила бы, что раны от неразделенной любви никогда не заживают. Раны от неразделенной любви и от унижения. Ты ведь отдала наиболее ценное из того, что у тебя было, а в ответ получила издевательство и презрение. Такие раны не заживают. Однако жизнь со временем все равно налаживается. Как в свое время удалось наладить свою жизнь после перенесенного удара и мне. Я наладила ее, сконцентрировавшись на одном-единственном замысле, на одной-единственной любви, на одной-единственной надежде. На тебе… Я сделала это после того, как твой мерзавец отец бросил нас еще до твоего рождения… Он и вправду был мерзавцем, твой отец. Он поиграл со мной точно так же, как Лоран играл со своими жертвами. Как Лоран поиграл с тобой… И я абсолютно уверена, что человек, который получает удовольствие, заставляя страдать других людей, не заслуживает того, чтобы жить… Одно убийство — две мести».
Нина заезжает на подземную стоянку.
Она вспоминает о Лидии, и ее сердце снова сжимается.
Однако на каждой, даже самой маленькой, войне бывают невинные жертвы. Так называемые сопутствующие потери. Они неизбежны.
Кроме того, Лидия сильно страдала. Теперь же она избавилась от всех своих неврозов.
Нина, глядя в зеркало заднего вида, подправляет макияж. Перерыв в сегодняшнем рабочем дне подошел к концу, и ее опять ждет работа. Дежурящая у телефона секретарша наконец-то сможет уйти домой. Нина, кивнув секретарше, заходит в комнату ожидания, укрывшись, словно щитом, фальшивой улыбкой.
— Добрый вечер, Жоашим! Прошу прощения за опоздание… Ну что, начнем?
Она ведет пациента в свой просторный кабинет и садится на диван.
— Как вы себя чувствуете, Жоашим?
— Вполне сносно, доктор… Давайте обойдемся сегодня без гипноза, хорошо? Мне что-то не очень хочется…
— Конечно. Сегодня мы просто поговорим. Кроме того, я считаю, что гипноз нам больше не понадобится. Вы, по-моему, уже рассказали обо всем, что мне необходимо было знать… Я имею в виду, обо всем том, что нужно знать психиатру, чтобы заниматься вашим лечением…
Фабр выжидающе смотрит на телефон.
— Черт бы их побрал! Ну почему эти балбесы мне не звонят?
Он записал на автоответчик уже четыре сообщения и на всякий случай звонит на их домашний телефон каждые полчаса. Он даже знает наизусть слова, которые говорит их автоответчик!
В дверях его кабинета появляется лейтенант Торез.
— Есть какие-нибудь новости, майор?
Фабр отрицательно качает головой.
— Надеюсь, они не уехали в Австралию!
— А как дела у вас? Вы что-нибудь узнали в мэрии?
— Мне удалось поговорить с несколькими людьми, которые знакомы с Лидией Эноден… Судя по их словам, это довольно странная женщина! По всей видимости, это связано с тем, что ей довелось пережить душевную травму…
— Душевную травму? Какую именно?
— Ее сестра-близняшка по имени Орелия исчезла в возрасте одиннадцати лет… В начале 1990 года. Ее тело так и не нашли. Скорее всего, девочку похитили. Вероятно, чтобы изнасиловать и затем убить…
Фабр вздыхает и усаживается в свое кресло.
— Все это мне ни о чем не говорит… А нельзя ли разузнать о том трагическом случае поподробнее?
— Можно… Он, кстати, произошел неподалеку отсюда…
Департаментская дорога № 76, между коммунами Фрезан и Ран, 20 часов 30 минут
— Какая-то жуткая глухомань! — недовольно восклицает Фабр.
— Да уж, — соглашается Торез. — Но мне кажется, что мы вот-вот приедем…
Они ищут дом по адресу, записанному в личном деле Лидии Эноден. Дом, в котором жили две сестры и их родители в то время, когда произошла трагедия.
Окружающая этот дом местность выглядит пустынной, мрачной и неприветливой. Полицейские едут по лесу, который сейчас, зимним вечером, кажется еще более зловещим.
«Настоящий северный полюс, только с деревьями», — думает Фабр, дрожа от холода в своей куртке-ветровке с капюшоном.
Наконец они останавливаются перед старыми воротами из кованого железа. За ними — богом забытый особнячок. Жилище отшельника.
На воротах нет никакого звонка, но они не заперты. Полицейские проходят через них и оказываются в погруженном в темноту саду, за которым, судя по всему, уже много лет никто не ухаживал. Сильный ветер нагоняет прямо-таки арктический холод.
— Тут, похоже, никто не живет, — сокрушенно констатирует Торез.
— Но мы все равно туда зайдем. Хотя, признаться, здесь так жутко, что у меня аж мурашки по коже…
Они стучат в дверь дома. Стучат несколько раз. Безрезультатно.
— Думаю, мы притащились сюда совершенно напрасно, — вздыхая, говорит майор.
— К сожалению… Будем надеяться, что родители этой женщины позвонят нам хотя бы завтра…
Полицейские разворачиваются и идут обратно к машине. Громкие завывания ветра не позволяют им услышать отчаянные призывы о помощи, доносящиеся из подвала.
Бенуа все еще прислушивается. Однако он уже не слышит ничего, кроме жалобных стонов ветра.
Ему, видимо, просто почудилось, что кто-то сильно тарабанил во входную дверь.
Да, это, конечно, была звуковая галлюцинация. Злая шутка, которую сыграли с ним леденящие кровь порывы ветра.
Получается, что он совершенно напрасно тратил свои силы на крики о помощи.
Очень жаль.
Бенуа лежит и смотрит куда-то в пустоту. Часами. Часами, которые уже потеряли всякий смысл.
Ему кажется, что он висит на краю пропасти, цепляясь пальцами за выступы скалы и стараясь найти опору ногами. Но его ноги все время соскальзывают.
