но идем дальше, к мэрии, вечерняя толкотня на улице Риволи, она в этом месте грязная; базар, настоящий базар, думаю я, и смотри-ка: от торговых рядов напротив мэрии сквозь толпу убегает, держа за руку ребенка, еще молодая женщина, за ней гонятся двое мужчин, она кричит «Laissez-moi done, merde», «Оставьте меня в покое, черт вас побери», мужчины пытаются отрезать ей путь к бегству, останавливают ее, хватают; прохожие с любопытством оглядываются, что происходит? преступление, хотят отнять ребенка, прямо посреди вечерней толчеи; ребенок, которого тянут в разные стороны, невинный малыш, смотреть невозможно, их тут же окружает толпа, преследователи смущены, один из них вытаскивает из кармана радиотелефон, полиция? что-что? охранник? Слышно, как он говорит в трубку «кража в магазине», женщина стащила пару перчаток, она все еще кричит «lâhez-moi», «отцепитесь от меня», окружающие вмешиваются в конфликт, почти все на стороне женщины, толпа настроена против охранников, они это чувствуют и уже не столь решительны, но все же пытаются увести женщину с собой, ребенок скулит, потом начинает громко плакать, бедный малыш, толпа свирепеет, женщине удается вырваться, охранники бросаются следом, но толпа встает у них на пути, пусть уходит, оставьте ее в покое, свиньи, ослы неотесанные, подумаешь, перчатки, пусть уходит; охранники сдаются, merde, ругаются они и пожимают плечами; женщина с ребенком ныряет в метро и исчезает; толпа продолжает обсуждать происшествие, так нельзя, говорит хорошо одетая дама, куда мы придем, если все начнут воровать; да заткнись ты, кричит полная, развязная баба, тебя это никак не касается; дура, толстая корова, заводится порядочная дама; толпа рассасывается; все, говорю я себе, хватит, хватит думать об этом городе, его все равно не охватишь мыслью, никогда в жизни, даже не пытайся, приказал я себе и уткнулся носом в стекло: где мы сейчас? проезжаем мимо маленького бара, таких тут тысячи, полукруглая или продолговатая стойка, залитая неоновым светом, бары похожи на пестрый манеж цирка, не знаю, откуда взялось это сравнение, вероятно, из-за неоновых трубок, красная подсветка отражается на кремовых стенах и производит такой эффект; у стойки бара несколько мужчин и женщин пьют пиво, стаканчик светлого, стаканчик ballon rouge, стаканчик calva, пьют перед тем, как уйти домой, они медлят, еще стаканчик, только быстро; неоновый свет над их головами напоминает ореол святых, в глубине позвякивают колокольным звоном бутылки, люди стоят на усеянном окурками и хлебными крошками кафельном полу, стоят с блаженным видом, словно в церкви, словно здесь их единственное убежище; в этот момент бар для них означает все: трактир, пивную, парикмахерскую, аптеку, станцию «Скорой помощи», комнату для допросов, зал ожидания, лазарет и часовню, одним словом, место УТЕШЕНИЯ; в общем, бар — это лучшее убежище на земле, еще стаканчик, еще один ballon rouge, лица у людей просветленные, бар для них полон чудес;
сидя в автобусе, я чувствую, как сужаются и расширяются улицы, чувствую грудью, это как вдох и выдох; улицы возникают из темноты вместе с выставленными в витринах всевозможными сортами хлеба и пирожных, с салатами, корнеплодами, разрубленными пополам тушами быков и свиней, вместе со стойками, бесконечными стойками баров, вон прошмыгнул по улице мальчик, должно быть, его послали купить хлеба или бутылку вина;
хватит, говорю я себе, сидя в автобусе, кончай; но я не могу остановиться, отвлечься от потока картин, что-то во мне никак не может успокоиться, удовлетвориться, мне бы сойти с этого мчащегося сквозь мрак автобуса, соскочить на ходу и приземлиться у одного из этих ярко освещенных баров, встать у лотка или прилавка и опрокинуть стаканчик, а лучше сразу несколько, иначе ты умом тронешься, думаю я, но знаю, что я очень даже в своем уме и отдаю себе отчет в том, что вижу; в голову мне приходит сон, который мне приснился недавно несколько раз подряд; сон был об осуждении, о приговоре; мне предстояли выпускные экзамены, и я понимал, что математику мне не сдать ни за что, я просто лишен способности или дара оперировать цифрами, решать уравнения, разбираться в алгебре, в этих вещах я дурак дураком, тут не могло быть никакого сомнения, а это означало, что выпускные экзамены мне не выдержать; я был осужден на провал, поэтому наши пути разошлись еще перед воротами, ведущими в жизнь, все мои товарищи благополучно миновали их, я тоже вошел в жизнь, но другим, одиночным путем, я знал, что общий вход для меня закрыт навеки; ну и что, говорил я себе во сне вслед удаляющейся группе бывших товарищей, ну и что, я отделен от всего и от них, но в школе я не останусь, я найду свое место в жизни и без этого особого снаряжения; правда, этот изъян останется со мной навсегда, я буду своего рода парией, одного ключа мне всегда будет недоставать, но это отнюдь не значит, что я не найду себя в этой жизни; сон этот удивил меня тем, что я в действительности выпускные экзамены выдержал, хотя, будучи профаном в математике, я с большим трудом проскочил в эти ворота, и даже закончил университет, хотя учился без особого усердия; но во сне-то я этого не сделал, во сне какая-то инстанция вынесла мне приговор, и у меня было такое чувство, что этот изъян останется со мной на всю жизнь, что надо мной будет тяготеть это проклятие или болезнь и что мне придется ценой больших усилий искупить этот порок на другом поприще; во сне я не испытывал чувства безнадежности, разве что легкую меланхолию; но почему мне здесь и сейчас — в моем теперешнем возрасте! — приснилось, что я не сдал выпускные экзамены? было ли это связано с моей затерянностью в этом городе, с моей неспособностью облечь свои ощущения в ясные понятия и с вытекающей отсюда меланхолией, если не с опасностью эндогенной депрессии? — думал я, сидя в автобусе; быть может, с помощью «математики» мне удалось по-иному подойти к городу, даже освоиться в нем? не может быть, чтобы дело было только в рациональном понимании, или все-таки? пошло бы мне на пользу, если бы я увидел, прозрел город в его исторических наслоениях? если бы мне, благодаря способности усилием ума реконструировать увиденное, стал ясен его образ, если бы я прозрел его внутреннюю структуру? исчезла ли бы эта его чудовищная многоликость, затемняющая общую картину? может быть, обладай я другим ключом, мне удалось бы проникнуть в тайну этого города, примерить его на себя, как примеряют одежду, а так придется ограничиться жалким лепетом, говорю я себе; существует ли такой способ чтения, прочтения (действительности), чтобы не утрачивалось то, что переживается в данный момент, то непостижимое и загадочное, что составляет суть жизни? существует ли способ сложного осмысления действительности, означающий ее восстановление, ее исправление без разрушения того, что воспринимается в каждый конкретный момент?
слушай, говорю я себе, ты всегда боялся разрушения, разрушения загадки, то есть жизни, когда пытался что-то осмыслить, проанализировать; ты предпочитал и предпочитаешь ее ощупывать и обнюхивать, да еще заклинать; и в конечном счете производишь на свет этот вечный туман, не желающий рассеиваться; ты не стремишься к ясности; боишься отрезвления? ты ищешь не истину, чем бы она ни была, ты ищешь мрак, темень материнского лона;
подобно телеграфному ведомству, ты входишь в контакт с внешней стороной явления, но в конечном счете снова проваливаешься в непроницаемый мрак внутреннего мира, ибо не способен расшифровать поступающие сообщения, ты не можешь их даже сосчитать, не говоря уже об их обработке; передающие и принимающие устройства в тебе давно обострены до предела, но ты не можешь ничего сказать;
