Пеппоне покачал головой.
— Бывает подчас, что совести приходится одалживать голос у собаки, чтобы люди ее услышали, ведь голос совести лучше слышен ночью.
Собака приподняла голову.
— Совесть, — громко сказал дон Камилло.
Собака в ответ заскулила.
Кем был несчастный утопленник, узнать так и не удалось, вода и время уничтожили все возможные приметы. После своего долгого плавания он наконец обрел пристанище в освященной земле.
Потом умерла и собака. Дон Камилло и Пеппоне похоронили ее, вырыв глубокую, как шахту, яму, чтобы она покоилась с миром.
Но в деревнях и на хуторах, разбросанных по берегу реки, нередко и теперь среди ночи люди просыпаются в холодном поту, они слышат завывание собаки и будут слышать его всю свою жизнь.
Осень
Третьего ноября днем в приходской дом явился типограф Баркини.
— Так и не пришел никто, — с порога заявил он. — Видимо, они и вправду не намерены что-либо делать.
— Время еще есть, — возразил дон Камилло, — всего-то четвертый час.
Баркини покачал головой.
— Каким бы коротким ни был текст, мне нужно три часа, чтобы его набрать, а еще откорректировать, а еще напечатать. А печатать по одному листку при свете факела — безумие. Так что помяните мое слово, дон Камилло. Ладно, в случае чего я сообщу.
Дон Камилло из пущей предосторожности выждал еще час. Новостей от Баркини не было. Тогда дон Камилло накинул плащ и пошел в мэрию. Никого, естественно, он там не застал и решительно двинулся к мастерской Пеппоне. Там он и нашел мэра, который подтягивал гайки на болтах.
— Добрый вечер, синьор мэр.
— Нет тут никаких мэров, — грубо ответил тот, не отрывая взгляда от гайки. — Мэр в мэрии, а тут гражданин Джузеппе Боттацци, гнущий спину, чтобы заработать себе на хлеб, в то время как некоторые прохлаждаются, разгуливая по городу.
Дона Камилло эта речь нисколько не смутила.
— И правда, — подтвердил он. — Хотелось бы, однако, попросить гражданина Джузеппе Боттацци о любезности, если, конечно, от Коминтерна не поступало прямых указаний товарищу Пеппоне, чтобы он вел себя как последний грубиян даже тогда, когда он не находится при исполнении…
Пеппоне оторвался от работы.
— Ну? — спросил он подозрительно.
— Значит, так, — самым любезным тоном начал дон Камилло, — хотелось бы, чтобы гражданин Джузеппе Боттацци сделал нам одолжение и сказал товарищу Пеппоне, чтобы он, повстречав синьора мэра, попросил его отослать священнику дону Камилло один экземпляр манифеста, напечатанного муниципалитетом по случаю 4 ноября[42], чтобы дон Камилло мог повесить его на доске воскресной школы.
Пеппоне вернулся к своим гайкам.
— Скажите синьору попу, чтобы он на доску своей богадельни прилепил фотографию Папы Римского.
— Фотография там уже висит, — терпеливо разъяснил дон Камилло. — А мне нужен манифест на 4 ноября, я его завтра прочту детям и объясню им, что это задень.
Пеппоне ухмыльнулся.
— Гляньте-ка, наш преподобнейший умеет читать по-латыни, изучил кучу книг по истории в полцентнера весом каждая, а теперь, чтобы рассказать детям про 4 ноября, нуждается в объяснениях механика Пеппоне, окончившего три класса начальной школы! Сожалею, но в это раз у вас ничего не выйдет. Если вы с вашей клерикальной сворой надеялись повеселиться, разбирая по составу мои грамматические ошибки, то вы просчитались!
— Рассуждение неверное, — возразил дон Камилло. — Я совершенно не собираюсь веселиться, выискивая грамматические ошибки механика Пеппоне. Я просто хочу разъяснить детям, что думают первые лица нашего городка о 4 ноября. Я как священник хочу с тобой, мэром, быть в согласии. Потому что существуют такие вещи, в отношении которых все мы должны быть единодушны. Политика тут ни при чем.
Пеппоне не первый день был знаком с доном Камилло. Он упер руки в бока и встал нос к носу со священником.
— Дон Камилло, оставим лирику, перейдем к делу. Бросьте эти сказки о манифесте, прилепленном к доске, чего вам от меня нужно?
— Да ничего мне от тебя не нужно. Я просто хочу узнать, написал ты текст по случаю 4 ноября или не написал? Если не написал, я готов помочь тебе быстро его набросать.
— Спасибо за заботу! Я его не написал и писать не собираюсь.
— Это что, приказ из Агитпропа?
— Ничей не приказ! — Пеппоне перешел на крик. — Приказ моей совести, и этого довольно! Достали уже людей по самые печенки всеми этими войнами и победами. Народ на своей шкуре знает, что такое война, и нечего ее воспевать в речах и манифестах!
Дон Камилло покачал головой.
— Пеппоне, ты идешь не той дорогой. Войну никто не воспевает. Речь только о том, чтобы с благодарностью почтить память тех, кто страдал от этой войны, и тех, кто с нее не вернулся.
— Вранье все это! Прикрываются памятью павших, а сами разводят грязную милитаристско-монархическую пропаганду. Весь этот героизм, все эти подвиги и жертвы, гибель героя, бросившего во врага свой последний костыль[43], колокола Сан Джусто[44], Тренто и Триест[45], Сагра в Санта Гориция[46], бормочущая Пьяве[47], бюллетень победы, неизбежный рок — от всего этого за километр разит монархизмом, королевскими войсками, все это забивает голову молодежи, сеет пропаганду национализма и ненависти к рабочему классу. Отсюда сразу появляются вопросы про Истрию, Далмацию и фойбы[48], Тито, Сталина и Коминтерн, Америку, Ватикан, Христа, врагов христианства и так далее, и сразу получается, что рабочий класс — враг своей Родины и нужно срочно восстановить Империю!
