– Тебе сахару один кусок или два? – спросила я. Кажется, моя рука дрожала. Чашка на блюдце задребезжала.
Эд повернулся и ушел.
– Пожалуйста, возвращайся домой, – крикнула я ему в спину.
– Только попробуй удержать меня! – последовал ответ.
Когда я вернулась в комнату, Алекс как ни в чем не бывало лежал на кровати и читал.
– Ты слышал? – спросила я, протягивая ему чай.
– Что?
– Ничего.
Я села на кровать.
– Эй, – сказала я. – Как ты думаешь, рожать ребенка – очень больно?
– Боль бывает разная, – ответил он. Алекс – единственный из мужчин, который в подобных случаях понимает, о чем я говорю. Другой мог бы заговорить о том, что душевная боль отличается от телесной, но в этот момент я испытывала жестокую телесную боль чуть правее сердца.
– Завтра устроим пикник, – сказал Алекс. – А когда вернемся, их уже не будет.
Я легла рядом с ним и спросила:
– Может быть, и правда поговорить? Всем вчетвером?
– Говорить не о чем, – ответил он. – Мы и без того понимаем, что к чему.
Он вернулся к своей книге. Алекс отыскал где-то путеводитель по Мексике и стал изучать его от корки до корки – мелкий шрифт водил его по музеям от черепка к черепку. Он добрался уже почти до половины.
– Черил считает, что она что-то сделала не так, – сказала я.
– Я напишу ей письмо, – ответил он.
– Она хочет знать, счастливы ли мы.
– Здесь сказано, что Коба – наименее посещаемое место в Мексике, – сказал Алекс. – Если нам повезет, мы можем оказаться там единственными посетителями.
– Послушай, – проговорила я чуть погодя, – я давно хотела тебе это сказать. Если ты когда-нибудь пожалеешь, что оказался со мной, – хоть на секунду, – обязательно скажи мне.
– Ладно, – ответил он. – Ты тоже.
– Ладно, – согласилась я. – В том случае, если я покажусь тебе эгоистичной…
– Эгоистичной? – удивился Алекс и в замешательстве захлопнул книгу. – Я хочу быть с тобой… – Он не договорил.
– Но?.. – сказала я. – Я чувствую здесь «но»…
– Нам не следует торопиться, – ответил он.
– Не будь идиотом. Ты говоришь о двух людях, сбежавших на вертолете из-за одного поцелуя. А что скажешь про Лос-Анджелес?
– Я говорю не о географии, – сказал Алекс. – Я говорю о нас с тобой. Ты это понимаешь.
– Это из-за случая с Мари Клэр? – спросила я. – Из-за того, что я, вероятно, восприняла его не в том масштабе?
Алекс улыбнулся. Потом протянул руку и, поворошив мне волосы, сказал:
– Все будет хорошо.
– Я знаю, что ты хочешь сказать, – простонала я. – Ты хочешь сказать, что тебе нужно свободное пространство!
Он не стал отрицать.
– У тебя было пространство – целый мир, – проговорила я, думая о последних двух днях. – У тебя были целые футбольные стадионы.
– Понимаешь ли, – сказал Алекс, – некоторым людям нужен простор.
– Понимаю, – ответила я с наигранной интонацией, как будто мне пришла в голову интересная мысль. – Почему бы мне не возвратиться в Лондон, а ты будешь жить в Лос-Анджелесе, и тогда у тебя будет достаточный простор! – торжествуя, закончила я.
Возникла небольшая пауза. Он по-прежнему удерживал меня. Словно не хотел отпускать, что бы я ни говорила. А лет примерно через пять проговорил:
– Я всегда буду любить тебя, в любом случае.
Я просто лежала, позволяя словам течь сквозь мое сознание. Не знаю почему, но они прозвучали смертным приговором.
Глава двадцать четвертая
Мы вовсе не оказались единственными туристами в Кобе, но это не имело особого значения, потому что руины древнего города широко раскинулись кучами камней, так и не сумев избежать удушающей сети густых джунглей.
Джунгли уже действовали мне на нервы. Не то чтобы я много времени провела в джунглях. Должна признаться, что сама мысль о джунглях действует мне на нервы. Все эти невидимые ползучие гады. Вся эта сырость, букашки… а птицы – вообще-то я люблю птиц – их можно было описать лишь словом «оглушительные».
Вдруг мы наткнулись на озеро.
– Слово «Коба» означает «Город ветра, пускающего по воде рябь», – сказал Алекс.
– Очень красиво, – ответила я. Красивее, чем само озеро, напоминавшее молочно-серую лужу. И никакого ветра.
Мы взобрались по бесконечной расслоившейся каменной лестнице к рассыпающемуся храму майя наверху. Мне было жарко, все меня раздражало, и от осмотра достопримечательностей меня вдруг охватила тоска. Я страдала этим с детства – проклинаю принудительный энтузиазм отца. Симптомы этой болезни – скука, вялость, тупость, непреодолимое желание вернуться домой и посмотреть «Симпсонов».
– Поверженный бог, – сказал Алекс, указывая на скульптуру у входа в храм.
– Поверженный бог? – переспросила я, очнувшись.
– Да, – сказал Алекс, – когда-то он был великим. Его почитали. – Он пошел дальше, уткнувшись в путеводитель.
– Я вся трепещу! – послышался знакомый калифорнийский говорок. – Бог ответил на мое послание.
– Очень недурная экспозиция, – ответил еще более знакомый английский.
Алекс схватил меня и увлек за одну из могил. Мы скрючились там, как идиоты, пока Черил с Эдом изучали разные погребения.
– Я чувствую себя как в «Звуках музыки», – шепнула я Алексу.
Действительно, я всю жизнь мечтала оказаться в «Звуках музыки» – хотя Тереза и была хорошей приемной матерью, она никогда не пела нам о перевязанных веревкой свертках в коричневой бумаге.[61]
– Ш-ш-ш, – сердито прошипел Алекс.
– Ш-ш-шницель с лапшой, – сказала я.
– Что? – раздраженно спросил он.
– Шницель, – повторила я громче. Это прозвучало как чих.
– На, – прошипел он, протягивая мне платок. – Пожалуйста, тише.
Не знаю, было ли это тоской от осмотра достопримечательностей или желанием позлить Алекса, но что-то тянуло меня продолжать.
– Латунные котелки, – прошептала я.
– Теплые шерстяные варежки – послышалось с другой стороны колонны.[62]
От этого – немного на манер Лайсл[63]– я разинула рот, а из-за колонны, улыбаясь мне, появился Эд, и игра была кончена. Нам с Алексом пришлось выйти, и это было очень неловко – не говоря уж о жаре и духоте. Храм напоминал духовку, а Черил – оплывшую свечку. Она плохо переносит жару.
