— Например, почему я убил европейца, — сказал он.
Как мог, объяснил он ей то, что память его восстановила еще не до конца, но что он мог додумать до более или менее целостной картины. Реконструкцию.
Да, они были пьяны. Да, события вышли из-под контроля. Но все это произошло не случайно. Рамон словно снова прошел все это. Он мог объяснить то, что говорил коп: женщину, смех. По тому, что говорил и чего не говорил двойник, по тому, что знал он о себе, он мог представить себе, как весь бар настроился против европейца, а он, Рамон, оказался на острие этих настроений. Он с уверенностью мог рассказать, как все вышло в переулке, когда все те, кто только что подзадоривал его, отпрянули назад. Ощущение утраты и предательства. Он был тем, кем его хотели видеть, и за это же его бросили.
Европеец, девушка, смех. Собственно, все вышло не из-за этого. Рамон убил этого типа не потому, что ублюдок заслуживал смерти, и не потому, что девушка была из своих, а тот — чужак. Даже не потому, что хотел защитить ее от унижения. Рамон сделал это для того, чтобы остальные в баре думали о нем хорошо. Он убил из желания стать частью чего-то.
Рамон с улыбкой покачал головой. Елена не прикоснулась к еде. Кофе остыл, а фасоль и вовсе сделалась ледяной. Глаза ее не отрывались от него, лицо было непроницаемо. Рамон пожал плечами, ожидая ее слов.
— Ты дрался из-за гребаной девки? — выдохнула Елена.
— Нет, — возразил Рамон. — Все не так. Да, он пришел туда с дамой, но…
— И тебе не понравилось, как он с ней обращается, поэтому ты затеял драку. Ах ты, пьяный, самовлюбленный сукин сын! А что, мать твою, женщина, которая ждала тебя здесь, а? Ты рисковал своей гребаной задницей ради какой-то puta[21]— почему?
Рамон чувствовал, как в груди его разгорается гнев. Он все ей рассказал, он открыл Елене свою душу, а все, что она сделала, — это превратила его слова в повод для очередной сцены ревности. Он ведь правда все ей рассказал, как и положено между любящими людьми, и что получил взамен? Еще одну охапку гребаных обвинений? Еще ведро дерьма? Лицо его раскраснелось, руки сжались в кулаки.
И тут же все прошло, будто кто-то вынул из его злости затычку. Елена швырнула в него тарелку, и еда разлетелась по стене, где на нее немедленно набросились скользуны. Рамон смотрел на это так, словно это происходило в каком-то другом месте, с кем-то другим. Он ведь знал, что так и будет, разве нет? Он знал, что она не способна выслушать его. Что даже если он постарается объяснить как можно доступнее, она не сумеет понять. Если бы львы умели говорить, вспомнил он слова Ибраима.
— Этого не происходит, — мягко, словно констатируя факт, произнес Рамон. Его спокойствие подействовало на Елену, лишив ее заряда злости. Он видел, что она пытается накрутить себя, и поднялся на ноги. — Ты ведь неплохой человек, Елена. Ну, психованная немножко, но я вообще не понимаю, как можно жить в этом гребаном городе безвылазно и не рехнуться. Но это…
Он махнул рукой в сторону стекавшей по стене еды. Маленькие ручки Елены тоже сжались в кулаки.
— Этого больше не повторится, — сказал он.
Елена старалась. Она оскорбляла его, она визжала.
Она ругалась как подзаборный бродяга, она комментировала его половую неадекватность — все как всегда, он уже привык к этому. Когда стало ясно, что он собирается уходить, она заплакала, а потом стихла, словно решала какую-то сложную головоломку. Она почти не подняла головы, когда он закрывал за собой дверь. Спустя час Рамон шагал вдоль реки, слушая доносившуюся с лодок музыку. В сумке на плече у него лежали две смены белья, зубная щетка и несколько документов, которые он оставил еще в прошлый раз у Елены. Вся его собственность. Солнце играло на воде, в воздухе ощущалась свежесть надвигающейся осени. Он словно бы родился заново. У него не было за душой ни гроша — и все же он не мог сдержать улыбки. А где-то рядом, в одном из этих маленьких домиков с заросшими зеленью дворами и протекающими крышами жила Лианна. Найти ее не составит труда. А он снова свободен.
Впрочем, первым делом все-таки Мануэль Гриэго и фургон. Надо все-таки заботиться о будущем. А теперь у него сложился план, как это сделать.
— Рамон Эспехо?
Рамон остановился и оглянулся через плечо. Мужчина показался ему знакомым, но потребовались еще двое типов в форме, выходивших из стоявшего у него за спиной фургона, чтобы идентифицировать лицо и голос. Тип, что приходил к нему в больницу. Коп.
Рамон прикинул возможность бегства. До реки два шага; он мог бы нырнуть прежде, чем они его схватят. Впрочем, ничто не мешает им взять лодки и выудить его как уродливую рыбину. Рамон приветственно вздернул подбородок.
— Вы — тот коп, — заявил Рамон. Мысли лихорадочно роились в голове. Елена. Это наверняка Елена. Она вызвала копов и выложила им все, что он нарассказал ей про европейца. Молитвы Джонни Джо Карденаса все-таки были услышаны.
— Рамон Эспехо, у меня имеется губернаторский ордер на ваше задержание с целью допроса. Вы можете проследовать с нами добровольно, или же я буду вынужден применить силу. Ваш выбор.
Глаза полицейского поблескивали, он почти пел. День, похоже, складывался для него удачно.
— Я ничего не делал, — сказал Рамон.
— Вы ни в чем не обвиняетесь, сеньор Эспехо. Нам просто нужно поговорить с вами кое о чем.
Управление полиции размещалось в одном из самых старых зданий Диеготауна, построенном сразу по прибытии первой волны колонистов и не перестраивавшемся с тех пор. Видные глазу хитиновые конструкции сделались серыми от времени. Конечно, к прилету эний его подштукатурили и подкрасили, и все равно оно казалось старым, неуютным и даже зловещим.
Помещение для допросов было уже знакомо Рамону. Стены, облицованные грязной белой плиткой, на которой еще отчетливее виднелись наводящие на неприятные мысли бурые потеки и щербины. Длинный стол чуть выше обычного и привинченный к полу железный стул чуть ниже обычного, чтобы сидящий на нем ощущал себя малым ребенком. Слишком яркий, с синим оттенком свет, в котором люди походили на покойников. Затхлый как в могиле воздух; Рамону показалось даже, что помещение не проветривали со времени его прошлого посещения. Ни часов на стене, ни окон. Ни малейшей возможности определить, как долго продолжается допрос. Общество ему составляли лишь охранник в форме, первым же делом сообщивший ему, что курить здесь не разрешается, и старая видеокамера наблюдения под потолком. Вся обстановка призвана была заставить человека почувствовать себя маленьким, незначительным и обреченным. Примитивно, но действенно; впрочем, Рамон умело подогревал этим свою злость.
Злость на Елену и на полицию, на европейца и на убежище пришельцев, и на мертвого двойника. Злость иррациональная и даже неосознанная, но помочь ему перенести все это могла только она, поэтому он старательно окучивал ее и укреплял. Денег на адвоката у него нет. Значит, и защищать его некому, кроме него самого. И как он сможет себя защитить? Елена с радостью пофлиртует с судьей, выложит ему все, что знает, — тут и истории конец. Может, он убил из самообороны? Или защищая женщину с прямыми волосами? Он даже плохо помнил, как все случилось… тем более случилось это не совсем с ним. Лучше уж утверждать, что его вообще не было в тот момент в «Эль рей», что бы там ни говорили свидетели, что бы ни доказывали отпечатки пальцев на ноже.
