— Увы, это все равно что держать лошадей в хлеву, а быков на конюшне! — продолжал он. — Системы эти бессмертны или, по крайней мере, не подвержены ни смерти, ни болезни, ни старению. Их исчезновение зависит не от порока функционирования, но от «жизнеспособности» группы, являющейся их заложницей. Или от ее уничтожения. Или от ее победы над другими группами. Эти системы в конечном счете не зависят от живого организма предоставляющего им свой голос, ибо его существование всего лишь систематично и абстрактно. Метаморфозы происходят от языка к языку без ран, без разрывов — это скорее мирный переход от одной Вселенной к другой, при котором невозможно установить их иерархию или зафиксировать во времени эти неожиданные подмены. Таким образом, — заключил он, — мои усилия безнадежны. Я поступаю, как А.: пытаюсь вычерпать потоп руками.
И он снова подлил себе вина. <…>
Я поспешил с ним согласиться.
Воскресенье, 25 ноября.
Пришел на Нельскую улицу к полудню. Глэдис кормила малышку Анриетту. Йерр трудился над сборкой маленькой современной колясочки, чей механизм явно был для него слишком сложен — скорее всего, по причине простоты своего устройства. Я подсобил ему. Вчетвером мы прибыли на улицу Бак. Томас уже был там и помогал Д. и Элизабет накрывать на стол.
Марта в сопровождении Рекруа появилась в самый драматический момент: малыш Д. выронил графин с водой и зарыдал в голос. Мы кое-как вытерли лужу. Его мать — питавшая маниакальную любовь к своему навощенному паркету — даже не пыталась скрыть отчаяние и, почти лежа на полу, терла его с видом все потерявшего человека.
Осушив паркет, мы поспешили сесть за стол. И в мрачной тишине начали есть луарскую брокколи. Йерр решил развлечь общество. И неожиданно, с наивностью маленького ребенка, заговорил о «заколдованных кругах», в которых нас прочно удерживали наши профессии, перечислил все сделки, договоренности и молчаливые соглашения, открытые войны и временные перемирия — особо выделив слово «временные» и покосившись при этом на Рекруа. Вспомнил, как мы привечали тех, кто был нам обязан, и умалчивали о тех, кому сами оказывали услуги. Помянул стаканы, горшки, рецепты, ужины, интриги, происки и удары, мнимые тайны и обоюдные соглашения, ссоры и примирения…
— Да, только друзья и поддерживают нам голову над водой, — сказал А.
— Красивая метафора дружбы, — ответил Йерр.
— Полная безвкусица! — отрезал Т.
— Ну что ж, такие метафоры входят в правила данной игры, — заявил Р.
Я возразил: не уверен, что нужно привносить в дружбу предупредительность, доброжелательность и прочее в том же роде, поскольку эти проявления могут заставить другого человека проявлять те же чувства, а такая вынужденная взаимность — наилучший способ разрушить ее.
— Но вы-то сами, — сказал А., зачем же тогда вы столько сделали для меня?
Я ответил, что мы с ним так давно связаны тесными отношениями… Что, глядя на то, как поддерживал его Рекруа, я понял, что отказ от намерений и отсутствие мотивов — самое надежное средство укрепить дружескую связь.
Р. подтвердил: бескорыстие, относительная пустота между людьми — самое лучшее, что можно придумать. Труднее всего оградить эту пустоту от осмысленности, за которой кроется расчет, и от ролей, которые готов играть каждый из нас.
— Учтивость, дружба — все это категории мертвых времен, — сказал Йерр. — Под сенью дружбы легко убивать время. Мертвые времена, — повторил он. — Вверить себя мертвым временам…
— Значит, в музыке… — начал А.
— Выражение тем более спорное, — перебил его Йерр, — что глагол «ввериться» подразумевает доверие, которому неведома разлука!
— Мертвые времена… ну хорошо, согласен, — продолжил А., — любопытные стечения обстоятельств встречи, в любой момент безнадежной.
— И однако, — сказал Томас, — вы не так уж бесчувственны. Мы питаем друг к другу взаимное теплое чувство, которое вы почему-то пытаетесь отрицать…
Все мы слегка смутились.
— Как они стыдливы! — с улыбкой сказала Марта.
Йерр пробормотал, что в данном случае это чувство можно назвать скорее обоюдным, нежели взаимным. По крайней мере, ему бы этого хотелось.
— Рука руку моет, и обе они моют лицо! — пошутила Э., ставя на стол жаркое в белом вине.
И все же мы сошлись на том, что дружба не должна грешить откровенным покровительством, быть делом взаимопомощи, актом благотворительности. Йерр добавил, что на свете есть более учтивые и более тонкие чувства, чем любовь. А также более умеренные, которые с течением времени становятся все спокойнее, все прохладнее, постепенно избавляясь от излишней пылкости, тяги к откровенным излияниям, банальности.
— Так, значит, мы друзья? — спросил Т. <…>
— Вполне возможно, что и друзья, — ответил А. с серьезностью, вызвавшей всеобщий смех.
Элизабет встала и начала собирать наши тарелки, объявив, что мы представляем собой дружное племя туземцев. Затем она вышла в кухню.
Но мы никак не могли оставить эту тему. Томас проявил настойчивость. Сообщество индивидов, связанных дружбой, сказал он, представляет собой, по его мнению, модель группы, чье существование основано исключительно на свободе, но также, учитывая фактор времени, и на относительной верности, да еще, если возможно, на отказе от личных или коллективных расчетов на любую выгоду, отвлеченную или материальную. Я напомнил о наших квартетах. Йерр воскликнул:
— Я знаю, как это называется, — сквалыжничать!
А. возразил: увы, мы всегда ищем в дружбе какую-нибудь выгоду — к примеру, возможность избавиться от страха одиночества или от скуки.
— И не следует ничего облекать в слишком великодушные, слишком расплывчатые слова, — добавил Р. — Ничего не доверять рабству. Ничего не основывать на свободе, чтобы ничто не обратило ее в рабство.
И Рекруа пустился в длинные и довольно несвязные рассуждения. <…>
Но тут Элизабет принесла из кухни грушевую шарлотку. Йерр закричал, что он больше всего на свете любит шарлотку.
Мы принялись за еду. Марта спросила у Рекруа, какие книги ему удалось приобрести и что вообще нужно читать. Р. тут же привел длинный список литературных трудов и подробно расписал их достоинства, очень развеселив при этом Йерра. Дискуссия возобновилась — на сей раз она касалась пользы, которую можно извлечь из чтения книг.
Марта вспомнила слова, когда-то пересказанные ей Ульрикой и сильно поразившие ее. Один старый психоаналитик якобы писал, что мы можем выносить связь с этим миром воздуха и света, где мы дышим и видим, не постоянно, а лишь с перерывами. Вот почему мы регулярно стремимся к тому положению, в котором, как нам кажется, находились до рождения: сворачиваемся клубочком во время сна. А когда бодрствуем, читаем книги.
— Книги выполняют роль щитка, предохраняющего от грязи, — сказал А.
