— Ваше высочество, скоро Эльба. Не хотите посмотреть?
Вместе с мадам де Монбретон, самой молоденькой из двадцати пяти моих придворных дам, мы подходим к перилам. Вдали виден остров. Под теплым осенним солнцем он выглядит прекрасно. Но это не место для императора Франции. От Римской империи до крошечного островка…
Шесть месяцев назад здешний городок Портоферрайо приветствовал моего брата оружейным салютом и парадом. Сегодня этот маленький порт тоже охвачен возбуждением и заполнен людьми, собравшимися посмотреть на прибытие моего корабля. Я вглядываюсь в лица, но пока не вижу ни одного знакомого. Где-то в толпе — мой брат. А с ним — моя мать, которой сохранили ее титул королевы-матери. Три месяца назад она приехала утешать Наполеона в этой ужасной ссылке и поклялась оставаться с ним до самой смерти.
Мы подходим к причалу, и я достаю из ридикюля зеркальце. Щиплю себя за щеки и убираю со лба непокорную прядку. Когда корабль начинают швартовать, расправляю юбки.
— Вон он! — восклицает мадам де Монбретон.
Я слежу за ее пальцем, указывающим на фигуру в дальней части причала. Все верно. Его ни с кем не спутаешь, хоть он и прибавил в весе. На нем его любимая шляпа, белые панталоны и китель. Я бегу к трапу, и мои фрейлины расступаются, давая мне возможность первой сойти на берег. На причале ждут сотни людей, но я вижу только его. Наполеон встречает меня на полпути. Я бросаюсь в его объятия и так сильно прижимаю к себе, что черное платье на мне едва не трещит по швам.
— Паолетта! — с нежностью произносит он, потом подается назад. — А почему ты так одета? Сейчас приедем, и переоденешься во что-нибудь повеселей.
— Конечно, ваше величество!
Я ловлю его взгляд — ничто не изменилось.
— А где ты живешь? — спрашиваю я.
— Во дворце Мулини. — Он поднимает брови. — Скоро увидишь.
Подходит мама и тепло меня обнимает.
— Паолетта. — У нее дрожит нижняя губа. — Mio Dio, ты правда приехала!
— Конечно!
— Единственная из всех братьев и сестер!
— Тогда они недостойны называться Бонапартами, — говорю я.
Брат ведет меня к императорской карете, и мы движемся по узким улочкам в составе длинной процессии экипажей и повозок.
— Ну, рассказывай новости, — просит Наполеон.
Но сейчас не время. Как мне сказать ему, что наш новый государь произвел Гортензию в герцогини Сан-Лё, а ее брат Евгений перевез семью в Мюнхен? И слышал ли он, что его жена увезла их сына назад в Австрию? А Жозефина…
Мама возмущается:
— Представляешь, они на этом острове нам ничего не рассказывают!
Я выглядываю в окно кареты и вижу дворец Мулини, примостившийся на скале. Повозки останавливаются, и Наполеон подает руку сначала матери, а потом мне.
— Добро пожаловать в Palazzina dei Mulini, — провозглашает он, и в его голосе я улавливаю сарказм.
Дворец Мулини — это двухэтажная вилла с видом на море. Из сада видна вся гавань и все семь кораблей, составляющих здешний флот.
— Вон там — пьяцца Кавур, — показывает Наполеон, — и пьяцца делла Република. Крепость на этом острове заложили Медичи, — рассказывает он. — Этим стенам почти четыреста лет. Алонсо покажет тебе твои апартаменты, — говорит он мне. — А в семь часов сегодня у нас бал!
Следом за молодым камергером я иду по старинной вилле.
— И сколько лет этому Мулини?
— Почти сто! — горделиво отвечает он. — Построен для Медичи в 1724 году.
У меня в Нейи древнеегипетские изразцы в лучшем состоянии. Я вспоминаю свой прекрасный парижский дом, который теперь принадлежит нашему новому монарху — королю Людовику Восемнадцатому. Воображаю, как он наслаждается дворцовым зимним садом, гуляет по залам, и мне делается дурно. Но я приехала на Эльбу, чтобы стать лучом света. Впадать в отчаяние недопустимо.
— Эти покои — для ее высочества, — объявляет Алонсо. — Ваши вещи доставят, когда…
— Мне они нужны сейчас!
Он мнется.
— Ваше высочество?
— Император приказал мне переодеться, и я должна сделать это немедленно.
— К-к-конечно, — бормочет молодой человек. И моментально исчезает.
Я иду к окну и смотрю на безмятежное Тирренское море.
— Так чтó ты мне не захотела там рассказывать?
Я вздрагиваю.
— Наполеон!
Он, как всегда — молча, проходит в комнату и усаживается на кожаную кушетку. Для такой развалюхи-виллы меблировка здесь вполне приличная. А это уже кое-что. Я открываю окно, чтобы впустить морской бриз, а сама думаю, в какой форме ему все преподнести.
— Если что-то ужасное — выкладывай сразу. Я гадать не люблю.
Я сажусь на другой конец кушетки и киваю.
— Тогда тебе следует знать, что Жозефины больше нет.
Он бесконечно долго молчит, глядя в пустую стену и глубоко дыша. Потом закрывает глаза рукой и поднимается.
— Ты куда?
— Танцев сегодня не будет. И ни в какой другой день тоже.
— Погоди! — Но он выставляет вперед руку, чтобы я за ним не ходила. — Это была безболезненная смерть, — говорю я. — От лихорадки.
В коридоре он оборачивается.
— В июле?
— В августе.
— Через три месяца после моего изгнания, — прикидывает он и кладет руку на сердце.
Никогда он не любил меня так, как ее.
Три дня даже маме не удается до него достучаться. Но на четвертый день я слышу в коридоре скрип, и кто-то нерешительно трогает мою дверь.
— Наполеон!
С момента нашей встречи он ни разу не мылся. Волосы спутаны, лицо небрито. Но в глазах — отчаянная решимость.
— Паолетта, — говорит он, — у меня есть сын! И у меня в подкладке зашиты бриллианты. Союзники оставили мне это крошечное, игрушечное королевство. Но даже игрушки бывают опасными. — Он приникает к моему уху: — Ты мне нужна.
Я закрываю глаза.
Портоферрайо, 26 февраля 1815 года
Генералу Лапи
«Я покидаю остров Эльба. Поведением его жителей я в высшей степени доволен. Возлагаю на них заботы о безопасности сей страны, которой придаю большое значение. Не могу сильнее выразить им свое доверие, как вверив их попечению свою мать и сестру после отбытия войск. И власти, и все население острова могут быть уверены в моей привязанности и особом покровительстве.
Наполеон»
