Мраморный ангел с поникшими крыльями и скорбно сомкнутыми на груди ладонями, опустив голову, сонно пялился в затылок юноши, и в его красивом лице стояло такое выражение, будто ему смертельно хочется сделать пару хороших глотков из подернутого подсыхающей пеной стакана.
Юноша поднял на меня глаза, отставил стакан, утер тыльной стороной ладони губы и молча протянул мне откатанный на подслеповатом матричном принтере листок.
Я пробежал глазами короткий текст и поперхнулся.
— Передвижная… Простите — что?
— Звонница, — пояснил он. — Передвижная звонница. Я сам-то из-под Владимира, — добавил он с таким видом, будто упоминание о месте жительства могло внести ясность в характер оригинальной траурной услуги.
— То есть вы хотите сказать, что готовы предоставить клиентам некое подобие колокольни на колесах? — пробормотал я, пытаясь выстроить в воображении примерные контуры такой конструкции, однако отчего-то перед мысленным моим взором все время маячила кремлевская колокольня Ивана Великого во весь ее исполинский рост. — И покойник может заказать себе малиновый звон в момент опускания гроба в могилу?
— Ну да. Что-то типа того, — подтвердил мои догадки юноша, поднялся с постамента и, повертев головой, облегченно выдохнул. — Ну все, рекламки я все раздал, пора домой. А вы звоните нам во Владимир, если что.
— Непременно, — сказал я, глядя ему в спину, похлопал мраморного ангела по крылу и, кивнув на забытый юношей недопитый стакан с пивом, вздохнул: — Ну, брат, чего смотришь? Выпей, брат, выпей.
— Какая трогательная сцена общения с небожителем! — раздался за моей спиной бодрый голос, обладатель которого в лишних рекомендациях не нуждался, потому что это был лучший мастер траурного макияжа всех времен и народов Вадим Гельфанд. — Может, друг Харон, в самом деле дернем немного пивка?
„Кадиллак“, насколько я понял Люку, останется на своем почетном месте до конца выставки, за руль мне садиться сегодня нужды не было, поэтому предложение Вадима заслуживало внимания.
Он сходил в буфет, принес два стакана, накрытых пышными шапками пены. Мы уселись на постамент и принялись лакать пиво под присмотром ангела, невзирая на гневные взгляды приземистого господина с ослепительно сияющей розовой лысиной, неторопливо прохаживавшегося вдоль стендов, то и дело раскланиваясь с экспонентами, — наверное, это был кто-то из представителей дирекции выставки.
Мы мгновенно выдули свои дозы, пришлось отправляться в буфет за добавкой и, плавно маневрируя с двумя полными бокалами между посетителями, думать о том, насколько превратно трактует общественное мнение образ работника морга: сумрачный взгляд из-под кустистых бровей, низкий лоб, выпирающие скулы, поросшие щетиной впалые щеки, согбенные плечи, на которые накинут замызганный рабочий халат, и въевшийся глубоко в поры нездоровой кожи отвратный трупный запах. Что касается Вадима, о чем-то тихо беседовавшего в этот момент с ангелом, то он являл собой полную противоположность расхожему представлению о хранителе трупов: высокий, поджарый, без даже крохотного намека на сутулость, с породистым, удивительно пропорционально изваянным лицом, на котором выделялись рентгеновски проницательные и слегка замутненные выражением легкого сарказма темные глаза, на дне которых, однако, слабо колыхалось выражение вековой еврейской скорби, с вечно блуждающей на тонких губах, точнее сказать, смутно проступающей в идеально, волосок к волоску, уложенной бороде улыбкой, он скорее походил на какой-то в меру развязный голливудский персонаж, уверенно несущий в каждом жесте и полужесте, повороте красивой головы, взгляде из-под по-женски пышных ресниц свое амплуа героя-любовника, и постоянно рассеивал вокруг себя тонкие, пропитанные мотивом мужественности ароматы баснословно дорогих одеколонов.
Подобные же ароматы, кстати, блуждали в помещениях его идеально отманикюренного частного заведения, на мой вкус лучшего в своем роде на просторах нашего города, где всякий временный постоялец был окружен настолько трепетной и внимательной заботой персонала, что иной раз хотелось хоть пару деньков пожить в этом прекрасном, блистающем стерильной чистотой трупохранилище. Словом, частный морг Вадима являл собой абсолютное и безоговорочное свидетельство в пользу частной собственности вообще и распространения ее благотворного влияния на трупохранилища в частности.
Я присел на постамент, и мы с прежним азартом принялись за пиво.
— Ты выглядишь немного усталым, — заметил я. — Пришлось повозиться с лицом очередного клиента?
— Да, именно с лицом. Если ты имеешь в виду тот изящный взгляд на положение вещей, согласно которому, например, аппетитную попку вон той девочки, — он сделал плавный жест рукой, сжимавшей пивной стакан, — можно рассматривать как истинное ее женское лицо.
Я привык к тому, что витиеватые умозаключения Вадима частенько ставили в тупик, и, проследив направление его жеста, я нашел, что попка у юной участницы экспозиции, которая, соблазнительно раскачивая бедрами, прохаживалась вдоль стендов прямо напротив места нашего импровизированного пикника, в самом деле достойна пристального внимания: черная юбка настолько плотно обтягивала ее чресла, что являла взглядам посетителей удивительно пикантные формы выпуклых ягодиц, которые, пожалуй, в самом деле можно было расценить как истинное ее лицо, потому что собственно лицо было блекло и невыразительно.
— Так это была женщина? — Я с неохотой увел взгляд в сторону.
— Нет, это был мужик. Пожилой, несколько обрюзгший и с пейсами. А лицо у него было очень маленькое и сморщенное.
С минуту я пытался постичь смысл Вадимовой логики, и наконец она начала до меня доходить.
— Так ты хочешь сказать…
— Ага! — весело отозвался он. — У меня возникла большая морока с его членом.
Ослепительная лысина представителя дирекции потускнела, едва эта реплика Вадима коснулась его слуха.
— Да понимаешь, — продолжал Вадим, неотразимой голливудской улыбкой отзываясь на очередной раскаленный взгляд представителя выставочной власти. — Этот старый хрыч, как выяснилось, долгое время прикидывался ортодоксальным евреем. Но на смертном одре выяснилось, что у него не сделано обрезание. Ну и пришлось мне добывать резника.
— Это что, очередной анекдот? — спросил я, потому что за время нашего знакомства так и не выучился понимать, когда Вадим говорит серьезно, а когда шутит.
В ответ он пожал плечами и со вздохом развел руки в стороны, оставляя мне возможность догадываться самому.
— Вообще с этими тонкостями с обрядовыми ритуалами разных племен и народов вечно возникают проблемы, — заметил я, припоминая, что в самом начале моей карьеры Харона наша контора едва не заимела своим клиентом какого-то очень не бедного вьетнамского коммерсанта, но Люка, несмотря на баснословно высокий гонорар, отказались принимать несчастного азиата под свое крыло, и, как всегда, поступила правильно.
Потому что этому бедолаге в ходе отчаянных разборок между соплеменниками отвинтили голову и подевали ее неизвестно куда, а без головы, по вьетнамским понятиям, покойного невозможно предавать земле, словом, этот всадник без головы добрых полгода лежал в морозильной камере, прежде чем менты нашли недостающую часть его тела, и только потом усопшего отправили на самолете поближе к земле предков грузом двести.
