а такой брак не может быть неравным».
– Но ты не можешь умереть, несчастный! – воскликнула Катрин и в отчаянии потащила его в дальний угол кельи, подальше от открытой двери, за которой были слышны шаги приора, так и не покинувшего галерею.
Она заговорила совсем тихо, прижав губы к уху Ричарда, а свое сердце – к его бунтующему сердцу. С любовью и страстью она обратила к нему свои мольбы:
– Ты отказываешься от жизни, ты ее презираешь, а мне она нужна, я требую, чтобы ты жил. Она нужна мне, чтобы своими соками питать ребенка, которого я ношу под сердцем.
Растерянный Ричард молитвенно сложил руки. Она порывисто обняла его и прижала к груди. Он замер в объятиях Катрин и вдруг почувствовал, что в ее благородной груди бьется еще одна таинственная жизнь, признание о которой он только что услышал. Он поднял глаза к небу. В его взгляде была благодарность и одновременно – вызов отчаявшегося человека.
– Теперь ты понимаешь, – глухо сказала она, – что случится, если ты умрешь. А что будет с твоим сыном, если ты из упрямства назовешь его Йорком?
Ричард вонзил ногти себе в грудь, словно пытался вырвать из нее невыносимую боль. Ее вопрос остался без ответа.
– Ты ведь хочешь, – продолжала она, – ты ведь хочешь, чтобы он жил!
– Но я не хочу, чтобы он назывался Перкен Уорбек! – внезапно взорвался Ричард.
– Но говорю же тебе, что его убьют!
– Тогда он умрет герцогом Йоркским, как и я.
– Но он мой, и я спасу его, хотите вы того или нет, – в отчаянии безумным голосом крикнула она.
– Что ж, – серьезно сказал Ричард, и в его величественном голосе послышался гнев, – если вы, Катрин, опуститесь до того, что станете выпрашивать, чтобы вам и вашему сыну сохранили жизнь в обмен на вашу честь и честь ребенка, то тогда вы превратитесь в самое отвратительное и подлое существо на свете. Тогда вы превзойдете в трусости и невежестве даже самого Уорбека, которого обвиняют во всех этих преступлениях. Моя честь бесценна, Катрин, я готов умереть, но сохранить ее в неприкосновенности, я умру, чтобы наш сын родился принцем и королем. Вы стали принцессой и королевой при моей жизни, и вы останетесь ею и после моей смерти. Я – Йорк, Катрин, не забывайте об этом. До последнего вздоха я буду повторять это имя. У меня было три доказательства и три свидетеля: Килдар, но он умер, Фрион, признавший меня первым, но его убил Генрих VII, и моя мать, встретившая меня в Бермондси в гробу. Пожалейте меня в моем несчастье. Небеса проявляют ко мне невиданную жестокость. Если я готов отказаться от счастья, если я жертвую всем, что вы предлагаете мне, если я обрекаю на смерть этого бедного не родившегося ребенка, значит, остается только пожалеть меня, мадам. Я так страдаю. Имейте жалость ко мне, не лишайте меня чести, не позорьте память обо мне, на коленях молю вас об этом!
– Значит, ты все-таки Ричард Йоркский! – воскликнула она, пораженная открывшейся ей истиной и раздавленная безысходностью смертельного тупика. Ее буквально озарило при виде этих мук и при соприкосновении с его героизмом.
– Благословляю тебя, – сказал молодой человек, который после ее слов буквально светился от счастья. – Наконец, ты поняла, что Уорбек согласился бы на ту трусливую участь, которую ты предлагала.
Он страстно обнял ее, а она не удержалась на ногах и стала падать, теряя сознание.
– Я поняла, ты пропал, – прошептала она. – Ты умрешь!
XXVII
Катрин, белая и холодная, лежала на полу. Приор прибежал, едва заслышал, как вскрикнула бедная женщина. Он увидел Ричарда, который, задыхаясь, целовал ее посиневшие руки и ледяные ступни.
– Сын мой, – сказал растроганный старик, – вы не хотите слушать ангела, который говорит с вами от имени Бога. Откажитесь от лжи, откажитесь от искушений и терзаний, в которых вы упорствуете. Если не хотите подумать о себе, то подумайте хотя бы о ней. Она страдает! Неужели вы лишите ее помощи так же, как лишили надежды?
Ричард поднялся на ноги. По его перекошенному лицу и дрожащим синим губам было видно, что он пережил тяжелейший кризис.
Он бросил на приора мягкий умный взгляд, словно хотел поблагодарить его за мудрый совет. Затем, подняв на руки обожаемое тело той, что уже не видела его слез и не слышала его рыданий, твердым шагом вышел с ним из кельи и понес по галерее.
Он спустился с драгоценным грузом по внутренней лестнице, а затем повернул налево, в сторону загороженного металлическими решетками обширного вестибюля. По ту сторону решетки виднелось голубое небо, а еще он увидел людей, сопровождавших Катрин, и солдат Генриха VII, которые стояли, опираясь на свое оружие.
Ричард шел, не останавливаясь, и был похож на лунатика, который шагает, не выходя из своего лихорадочного сна. Он все больше приближался к решетке. Офицеры, часовые и обычные люди, заметившие его, когда он был еще на верхнем уровне монастыря, встречали его приближение угрожающими воплями.
– Куда вы, несчастный! – воскликнул бросившийся ему наперерез приор. – Вы забыли, что за решеткой кончается священная земля? Еще один шаг, и вы окажетесь в руках короля Англии!
– Я должен, – ответил Ричард, – передать Катрин ее слугам. Бедная Катрин! Никто, кроме меня, не притронется к герцогине Йоркской!
Сюзанна жадно наблюдала за этой сценой, и ее хищные глаза расширились при виде идущей ей в руки двойной добычи. Ричард заметил ее взгляд и ответил на него своим твердым взглядом. Она немедленно подбежала и, расставив руки, поднялась по каменным ступеням.
Приор бросился между ними, стараясь остановить толпу солдат, которые торопились схватить долгожданную жертву.
Ричард запечатлел поцелуй на лбу жены, затем поцеловал ее еще раз и так нежно посмотрел на нее, что даже вся эта дикая орда не смогла сдержать волнения. Не говоря ни слова, не высказав ни единого упрека, он передал Катрин на руки шотландке. Та опустила глаза, приняла Катрин и, спустившись по ступеням, помчалась подальше от решетки в сторону кареты, в которой она и заперла свое сокровище.
Застоявшиеся лошади рванули с места и умчались. Любовь, будущее, сама жизнь Ричарда унеслись вместе с ними. Он неподвижным взглядом смотрел им вслед до тех пор, пока не рассеялась пыль, поднятая их копытами.
– Пойдемте, сын мой, пойдемте, – сказал ему приор, – не стойте здесь, возвращайтесь! Здесь, на пороге, обитель уже не охраняет вас, вы понапрасну раздражаете врагов и бросаете им вызов. Берегитесь, стоит им сделать только один шаг, и
