class="p1">Я слышу, как Сэм говорит:
– Предательница, – когда мы выходим из комнаты и спускаемся вниз. Калеб оглядывается через плечо, как будто его тянет вернуться.
– Ты можешь увидеть ее после… – говорю я.
Я поставила чайник до его прихода. И теперь, когда мы заходим на кухню, он начинает свистеть. Завариваю ему чай, пока он сидит на барном стуле, сложив руки перед ртом. Я замечаю, что он покачивает ногой. Я опускаю чайный пакетик в кружку с горячей водой, стараясь не смотреть ему в глаза. Я отношу пакетик к мусорному ведру, когда он говорит:
– Ты встречалась с Оливией?
Моя рука застывает, чай капает на плитку и на мои брюки.
– Да.
Теперь я понимаю, почему он покачивает ногой.
– Ты вынудил меня это сделать. – Я наступаю на рычажок, открывающий крышку мусорного ведра, и бросаю в него чайный пакетик. И чувствую на себе его взгляд.
Он склоняет голову набок.
– Ты действительно этому веришь, да?
Я не понимаю, о чем он говорит. И опять играю с ногтем моего большого пальца.
– Она позвонила тебе? – Болтливая сучка, со злостью думаю я. А затем едва не впадаю в панику. Что она сказала ему?
– Ты не имела права, Леа.
– Я имела полное право. Ты купил ей дом!
– Это было до тебя, – спокойно говорит он.
– И ты не удосужился сказать мне? Я же твоя жена! Она вернулась, когда у тебя была амнезия, и обманула тебя. Ты не мог мне сказать, что купил этой женщине дом?
Он отводит глаза.
– Это сложнее, чем ты думаешь. Я строил с ней планы.
Сложнее? Это очень подходящее слово для того, чтобы говорить об Оливии. И я однозначно не хочу ничего знать о тех планах, которые он строил с ней. Он должен узнать правду. Мне надо заставить его понять правду.
– Я узнала все сама, Калеб. Она обманула тебя, когда у тебя была амнезия.
Он вскидывает одну бровь, глядя на меня. Возможно, если скажу ему правду, он наконец поймет, как я предана ему, как я люблю его.
– Я заплатила ей, чтобы она уехала из города. Она говорила тебе об этом во время суда? Она была готова продать тебя за пару сотен баксов.
Как-то раз я видела по телевизору, как разрушилась естественная плотина. Только что передо мной была живописная картина реки, окруженной деревьями, и вдруг эти деревья исчезли, когда обрушился берег. Разъяренная вода хлынула за угол, стирая все на своем пути. Это было неожиданно и жестоко.
Я вижу, как плотина обрушивается в глазах Калеба.
Глаза человека – это язык жестов его мозга. Если смотреть в них внимательно, то можно увидеть, как в них отражается правда суровая и ничем не прикрытая. Когда ты незаконнорожденная дочь проститутки и тебе нужно знать, о чем думают твои приемные родители, ты учишься читать по глазам. Ты видишь, как ложь становится правдой, как в глубине прячется боль, счастье вспыхивает люминесцентным светом. Видишь, как душу сокрушает ужасная утрата. То, что я вижу в глазах Калеба, это остаточная боль – боль, на которой выросла плесень. Боль такая глубокая, что кровь, слезы и сожаления не могут ее оправдать.
Что у нее есть такого, чего нет у меня? Она владеет правом собственности на его дом и хозяйка его боли. Я так завидую ее способности причинять ему боль, что мне хочется закричать от ярости. Но он не услышит меня. Как бы громко я ни выкрикивала его имя, он не услышит меня. Он слышит только ее.
– Она бы так не поступила, – говорит он.
– Она сделала это. Она обманщица. Она не такая, как ты думаешь.
– Ты разгромила ее квартиру. – Его глаза широко раскрыты, затуманены.
Я отвожу взгляд, испытывая стыд. Впрочем, нет, мне не стыдно. Я сражалась за то, чего хотела.
– Почему она, Калеб?
Он равнодушно смотрит на меня. Я не ожидаю, что он ответит. Когда его голос прорезает наэлектризованный воздух между нами, я перестаю дышать, чтобы услышать его.
– Я не выбирал ее. – Его голос срывается. – Любовь нелогична. Ты проваливаешься в нее, как в канализационный люк. А потом просто застреваешь. Ты скорее умираешь в любви, чем живешь в ней.
Я не хочу выслушивать его любовные аналогии. Я хочу знать, почему он любит ее. Я трогаю серьги в виде золотых колец, которые надела. Я купила их после того, как встретилась с ней в закусочной. Но на мне они смотрятся не так, как на ней. Ей они придавали экзотический вид, а я выгляжу в них так, будто вырядилась для маскарада. Я сдергиваю их с ушей и отбрасываю в сторону.
Но я могу быть тем, что ему нужно. Он просто должен дать мне шанс доказать это.
– Ты должен вернуться домой.
Он опускает голову. Мне хочется заорать: ПОСМОТРИ НА МЕНЯ!
Когда он делает это, его глаза смотрят сурово.
– Я подал документы, Леа. Все кончено.
Документы?
Я произношу это слово шепотом. Оно слетает с моих уст, обжигая их.
– Документы?
Мой брак достоин чего-то большего, чем какие-то там бумаги. Нельзя оборвать его этим гнусным словом. Калеб привык добиваться своего. Но не на этот раз. За это я буду бороться с ним.
– Мы можем обратиться к консультанту по вопросам брака и семьи. Ради Эстеллы.
Калеб качает головой.
– Тебе нужен кто-то, кто сможет любить тебя, как ты заслуживаешь. Прости… – Он сжимает зубы и смотрит на меня почти умоляюще, как будто ему необходимо, чтобы я поняла. – Я не могу дать тебе этого, Леа. Господи, мне жаль, что я не могу этого сделать, Леа. Я пытался.
Я думаю об этом, правда. Думаю о том, как застукала его, когда он смотрел на Оливию, как будто только она имела значение на этой гребаной планете, и о том, как он два года хранил ее мороженое в морозилке. Что это за любовь? Маниакальная? Как она смогла соединить его мозг со своей платой? Когда я заканчиваю думать об этом, то так задыхаюсь, что поворачиваюсь к дверям кухни и распахиваю их. Воздух снаружи густой и неподвижный. Он похож на желе, и мне кажется, что каждая частичка моего сердца разрывается. Я меряю шагами внутренний дворик и уже через несколько секунд чувствую, как блузка прилипла к спине. Краем глаза вижу, что Калеб выходит вслед за мной. Он держит руки в карманах и покусывает верхнюю губу.
Я мысленно перебираю уловки из моего арсенала, глядя на его лицо: жесткое, решительное и в то же время полное жалости. Я не хочу его жалости. Я хочу
