его как слово — из песни не выкинешь. Есть у Борьки желание, самое главное, самое заветное — хочет он узнать, как доченька и жена его поживают, пережили ли войну его голубушки? Пришла ли на него похоронка им, получали ли продовольственный, аль денежный аттестат? Не может «спать» спокойно Борька в своём окопе, ворочается постоянно, нас донимает. Ты бы, мил человек, узнал, чего, а? А потом, как откопаешь Борьку, так и обрадуешь его вестями, а может и огорчишь, это уж как выйдет. Хоть знать будет, что да как, лучше, чем так маяться. Жену звать Тамара Токарева, а доньку Нина Токарева. Ну как, сробишь?»
Как мне было им отказать, конечно согласился, заверил, что приложу все усилия, поищу обязательно. Не чувствовал я, что долг на мне или ещё что, просто хотел помочь им, нужно им помочь, нельзя иначе.
Когда я уже собрался идти и думать, как найти семью Бориса и выполнить обещание, меня окрикнул боец Сава Гольцев:
— Браток, постой! Вот, возьми, — он снял со своей головы выгоревшую на солнце, белёсую от пота, пилотку с красной эмалированной звёздочкой и протянул мне, — нечем нам больше тебя отблагодарить, прими от души. Носи с собой, всегда носи, когда только можешь. Пригодится, тогда, когда и ждать не будешь… Запомни, носи с собой.
Когда я снял кольцо и вышел к дороге, где стояла моя машина, то удивительно, но пилотка была в моих руках. Не истлевшая, а целая, нормальная, такая, какой мне её дал боец. Она пахла потом и была тёплой, как с живого…
Глава 24
По уже опробованным и известным каналам, я нашёл данные о бойце Токареве Борисе Макаровиче и сделал запрос по нахождению его родственников, пообещав профинансировать и щедро отблагодарить, за оперативное предоставление информации и результаты. Пока шли поиски, было времени заняться другими вопросами.
Стал наводить справки о журналисте Илье Охохонине, что брал то интервью у ветерана — фронтовика, о боях на Волховском фронте. Поиски не заняли много времени, нашёл в одной из социальных сетей личную страницу журналиста, а также несколько его публицистических заметок, там же были его контактные данные: почта и телефон для связи, критики и предложений.
Как я понял, Илья Охохонин, мужик уже немолодой, хорошо за пятьдесят, давно не работал в крупных и даже мелких СМИ, переквалифицировался в блогера — искусствоведа. Жил в Гатчине, писал небольшие путеводители и заметки в «живом журнале», основная тема — история города и Ленинградской области.
Моему звонку он, разумеется, удивился. Ещё большим открытием для него была информация о том, что я читал «черновую» версию статьи — интервью с Лапшиным Николаем Фёдоровичем, похоже так в итоге и не опубликованную. Илья сказал, что времени у него навалом и если хочу поговорить подробнее о прочитанном и о другом, то могу приехать к нему в Гатчину, там и побеседуем. Как говорится, с меня компания, с него материал. Я сел в машину и поехал на родину винтовки «Мосина» — в Гатчину, что была в сорока с копейками километрах от Питера.
Решил не идти к журналисту в гости с пустыми руками, и между коньяком и водкой, сделал ставку на последнюю. Не прогадал, «беленькая» сразу задала нужный тон разговору и развязала журналисту язык.
После выпитого литра и блужданий вокруг да около, вышли на нужную и важную тему. Илья начал рассказывать о своей работе в перестроечное и постперестроечное время, про журналистику и тренды девяностых:
— Олег, ты не представляешь, сколько я всего читал, с какими людьми встречался, не хочу говорить уже избитую фразу, что если бы гвозди делать из таких людей, то не было бы крепче этих гвоздей, но это так, Олег, именно так… В каких газетах и журнала я только не трудился, меня всегда тянуло писать о войне, о ветеранах, про героев блокады, про тех, кто воевал за Ленинград, Тихвин, Гатчину, Синявино, город Пушкин и все другие дорогие нам и памятные места. Мне присылали письма фронтовики — ветераны со всей страны, со всех бывших республик Союза и почти ничего не дал опубликовать…
— Почему, Илья, как так?
— Да потому что скурвились газеты, в которых работал, да и журналистика в целом, в те годы. Вот к примеру, сейчас я тебе покажу письмо, которое мне тогда прислал ребёнок — войны, Константин Лямин.
Человек в коротком письме рассказал жизненную драму, показал страшный и безысходный оскал войны, но постперестроечные журналисты очень хотели показать, что в СССР кроме бездарного руководства, слабой армии ещё и народ был варварский, жестокий и дикий.
История честная, история сильная, но её хотели опубликовать и подать под «антисоветским соусом», как это было принято в девяностых, к сожалению, принято довольно часто и сейчас.
Я очень надеялся, что в руководстве редакции найдется хоть один внимательный глаз, острый слух и думающая голова, что всё поймёт иначе, а не как было в моде у той поганой свары, что танцевала на костях советского прошлого и ветеранов этой страшной войны. Нет, не нашлось, Олег, ни одного.
В 60-ые годы газеты писали о достижениях советской науки и космонавтики, писали об ударниках труда, писали о Юрии Гагарине. В 80-ые, уважительно писали о советских ветеранах и грядущем празднике Победы, писали сдержанно, но красиво и с гордостью.
В начале 90-ых тренды изменились их понесло и закрутило в воронку антисоветской истерии и новых ценностей. Для газет их новых «творческих» коллективов стало ничто не свято. Герои — тоже стали новые, на передовицах теперь вместо учёных, космонавтов, лётчиков и рабочих теперь мелькали другие «персонажи».
То Ельцин, который из рук Клинтона чуть ли не ярлык на правление принимает и обещает ему
