это иное. Один из анархистов-ополченцев выделяет мне аж восемь патронов — мало, но хоть что-то. Другой испанец дарит гранату — французскую F-1, «маму» советской «лимонки». Хорошие парни, щедрые! Приглашаю их после войны к себе в Америку. Правда, сам далеко не уверен, что сумею туда вернуться…
…Просыпаюсь от лая зениток и грохота бомб и первым делом пытаюсь кинуться к самолёту.
Чёрт, я же не аэродроме! Присел, прислонившись к стене дома — и отключился — тяжёлые сутки были. Уже утро — часов девять или десять, судя по высоте солнца. Часов-то давно нет — разбил при вынужденной посадке. В небе над рекой и старой, правобережной частью города — воздушный бой. Проклятые «мессершмитты» крутятся в смертельном танце с нашими «И-пятнадцатыми». «Чатос» — трое, и я даже подозреваю, кто это — остатки нашей эскадрильи. «Эмилей» — семь, восьмой, крутясь, падает, похоже, что в реку. Но то ладно: плохо, что «мессы» прикрывают «Юнкерсов»-штурцкампффлюгцойг. И эти «Юнкерсы» старательно размазывают в нуль республиканскую оборону на правой стороне реки. Ну, то, что от той оборону осталось. И если красных сейчас выкинут за мост… Значит, фашисты отсекут сто первую бригаду Педро Матео Мерино и тринадцатую интернациональную, обрежут выход к шоссе на Уэску. А там — Альфес, там — эскадрилья! Ребята — там, а я — здесь… Наблюдатель, блин!
Наблюдать за воздушным боем с земли — это совсем не то же самое, что участвовать в нём лично. Ощущения — совсем другие. И главное — в воздухе не чувствуешь такой досады и бессилия, как наверху.
…Как же они наших гоняли!.. Качественно, используя не только численное, ног и конструктивное преимущество своих, бесспорно, хороших, самолётов. Вот от очереди почти в упор вспыхнул огненным клубком один «чато», вывернулся и, дымя, пошёл вниз второй… Но вот почти вертикально рухнул «мессершмитт». Ай, молодца! Ай, красавчик наш истребитель! Так их, собак сутулых! Ещё один «Эмиль» вывалился из свалки и со снижением пошёл куда-то на северо-запад… Подбит? Тоже хорошо! Но на этом торжество прекратилось. Последний сражавшийся «И-пятнадцатый» на глазах у всех, как и я, наблюдавших с земли, бойцов и командиров, как бы разделился надвое, потеряв хвост, и посыпался вниз. От него отделился тёмный комочек, почти сразу же превратившийся в белый цветок парашюта. Ой, дурак! Подстрелят же!
И верно: немецкие «охеревшие» истребители устроили вокруг спускающегося вниз пилота хоровод. Каждый из пяти уцелевших истребителей по разу пронёсся рядом, поливая его огнём. Метрах в пятидесяти над поверхностью его парашют всё-таки вспыхнул и все внизу увидели, как парень падает прямо в воду Сегре…
Лётно-подъёмный состав нашей истребительной эскадрильи перестал существовать. Нет, кто-то, конечно, остался — спешенный, ссаженный с истребителя наземь, раненый…
А ведь всего несколько дней назад мы принимали эти истребители в Аликанте. Мы клялись отремонтировавшим их рабочим, что станем сражаться на них до конца, что прорвёмся. Недели не прошло, как три последних «И-пятнадцатых» погибли в бою с «мессерами». И ведь не сказать, что херово воюем…
* * *
О том. как я выбирался из Лериды, думаю, вполне можно снять приключенческий фильм. Такой подростковый, из серии «война и немцы». Ну, в данном конкретном случае немцы, хотя и имелись, — но высоко в небесах. На земле попадались только франкисты да мавры.
Я вновь перешёл на правый берег Сегре и, стараясь не ввязываться в схватки, всё-таки добрался до шоссе. Ну, в паре коротких стычек поучаствовать всё-таки пришлось, в результате одной из них я разжился редким образчиком испанского военно-технического гения — пистолетом-пулемётом СТАР-35 с двумя магазинами на сорок патронов в каждом. Был ещё и третий магазин, он же — первый, в который как раз забилась грязь и франкистскому офицеру из-за этого не повезло: моя-то «Астра» работала, как полагается и пуля вошла туда, куда надо. Так что СТАР перешёл к новому владельцу, а заклинивший магазин был выкинут. Возиться с ним ещё…
Так вот, в изгвазданном обмундировании, в порванной на спине кожаной куртке и подобранном вместо пролюбленной где-то фуражки стальном шлеме, с пистолетом-пулемётом на плече я и добирался вдоль шоссе на Уэску до своего аэродрома Альфес.
Само шоссе можно было бы назвать пустынным, когда бы не валяющееся местами барахло совершенно гражданского вида, которое беженцы не смогли дотащить на себе, несколько брошенных повозок с подстреленными лошадьми и осликами да грузовик с надписью во весь борт «La llibertat és la nostra vida!» и красно-чёрным прямоугольником на кабине. Анархистов в Каталонии много, несмотря на прошлогодний майский мятеж. Ну так Республика борется не с анархистами, а именно с мятежниками — правыми или ультралевыми они являются, неважно. Дали по башке, ввели в русло — а теперь живите, как хотите и больше не пытайтесь против государства идти… Вот они и живут, и воюют — и даже чем дальше, тем лучше воюют. Потому что для правых они такие же враги, как любые республиканцы.
Мимо прошла потрёпанная рота народоармейцев. Спустя час с небольшим по той же дороге в сторону Лериды прошагал пехотный батальон фашистов. Спустя время — ещё один, но сильно где-то побитый. Я скрывался от враждебных глаз то в кустарнике наподобие тёрна, то просто в грязной канаве: у меня нет задачи в одиночку перестрелять всех солдат Франко. Мне нужно вернуться в свою часть, а то ведь там считают нашу троицу без вести пропавшими, хорошо, если в дезертиры не запишут!
До аэродрома добрался уже в сумерках.
Увидел издали красно-жёлтый флаг. Увидел аккуратно выстроившиеся на месте «И-15» и «СБ» «Юнкерсы-87» и «Мессершмитты-109Е».
Сел в траву и тихонечко завыл-заскулил…
Улетели. Уехали. И бомбёры, и наши истребители. И наземный обслуживающий персонал. И ведь видел же утром бой! Видел, но никак не связал в своей тупой башке! Франкисты не просто так рвутся вплотную к речке Сегре: их бы воля — они бы сразу перескочили через неё и двинулись в средиземноморскому побережью. Но вот упёрлись в защитников Лериды. Предварительно отрезав их от остального правобережья!
И меня, получается, отрезав от товарищей. Потому что я, как тупой баран, сам с боем ушёл из Лериды и дотопал хрензна куда, чтобы в гордом одиночестве теперь сидеть и любоваться, как на моём — ещё утром моём! — аэродроме теперь стоят
