Летун. Фламенко в небесах
Пролог
ЛЕТУН
Фламенковнебесах
ПРОЛОГ
США, Детройт, муниципальное кладбище. 11 марта 1932 г.
Холодный мелкий дождь монотонно лил второй день, напитывая влагой землю и одежду, омывая стволы и ветви недальних деревьев, низенькие — по местной сверхбережливой традиции — намогильные памятники, кожу лица и рук. Намокшие волосы двадцатидвухлетнего парня потемнели и издалека могли показаться почти чёрными, по лицу стекали тонкие струйки. Давно ушли и нанятые могильщики-землекопы, и хорошенько поддатый отец Илия, которому пришлось ради отпевания добираться сюда из детройтского пригорода Фёрндэйл, и трое хмурых приятелей покойного — таких же, выкинутых Фордом на улицу работяг, которым повезло остаться живыми и относительно целыми во время произошедшего в понедельник, седьмого марта, расстрела полицией и наёмниками концерна мирной демонстрации. А вот Аркадию не повезло… Он был схвачен фордовскими костоломами, закинут в чёрный автомобиль, а на следующее утро ранние прохожие обнаружили его, избитого до бессознательного состояния, в одном из здешних дворов-«колодцев». Злая ирония судьбы: содержание в больнице воевавшего некогда против красных эмигранта оплачивал полуподпольный профсоюз. Парни из профсоюза помогли и с похоронами.
Все поуходили, а парень сидел на корточках у могилы старшего брата, вывезшего когда-то кадета из Владивостока на Филиппины на корабле старковской эскадры и девять лет подряд бывшего единственным родным человеком в этих чёртовых Сумасшедших Штатах, безразличных к любому, у кого нет кругленькой суммы на банковском счету и сурово карающих каждого бедняка, кто попытается потребовать: «Работы и хлеба!». Сидел, и выцарапывал на камне маленький православный крестик…
Полчаса спустя он всё-таки покинул промокшее насквозь кладбище с появившимися там за неделю свежими могилами, где меж английских надписей чернела, выведенная краской по камню: «Аркадій Пантелеевичъ Русановъ. 1895–1932».
Глава 1
I
Неизвестно, где и когда
Не болит! Вот ей-же-ей — не болит!
А ведь только что в груди словно раскалённой арматуриной шерудили — и вдруг — не болит! Чудеса медицины или сам как-то оклемался?
Наверное, всё же сам: обстановка вокруг ни разу не похожа на больничную: узкая комнатка-«пенал» с выгоревшими обоями на стенах и странной формы электролампочка, свисающая с давно не белёного потолка. Лежу навзничь и разглядываю её, как старинный крестьянин «лампочку Ильича»: видел я как-то такой фотоснимок: дед с бабкой разглядывают её, как чудо чудное… Эта, кстати, похожа на ту, что на снимке: сам-то я такие раритеты не застал — а тут висит себе и всё ей параллельно, ибо последовательно подключать их в сеть — неправильно… Шутка, да. А когда случился приступ — было не до шуток. Прихватило «моторчик», когда пришло извещение о смерти Костика. Последний сын у меня оставался: Пашка-то ещё от полученных в Чечне ранений помер, не дожив до тридцати пяти. А Костю посадили на три года: якобы он привёз с Донбасса незаконное оружие. Парень заявлял, что пистолет ему подбросили — вполне верю. А вот прокурор с судьёй поверить не захотели: не полагается им верить активному оппозиционеру местного масштаба и «злостному критикану» властей предержащих. Ещё и «наёмничество» пытались инкриминировать, но в этой части вообще ничего доказать не могли. И вот через две недели после суда — сообщение: «скончался в результате сердечной недостаточности». Ну да, тридцатилетний спортсмен, КМС по парашютному спорту — и «недостаточность»…
Это у меня «моторчик» барахлил, из-за этого и с работы лётчиком-инструктором в нашем ДОСААФе пришлось уйти, хотя если так посчитать, километража налёта мне хватило бы, чтобы несколько сот раз наш «шарик» по экватору облететь. И налёт был не простой, особенно во время африканской командировки, где «настамнебыло»… Вот и добарахлился до приступа, да так, что не понимаю, где очутился: и не дом, и не больница — не разбери-пойми!
Надо всё-таки поглядеть, где это я очутился. Осторожно — вдруг опять сердечко сбойнёт — сажусь на кровати, свесив ноги. Слава труду, никаких неприятных ощущений в организме. Осматриваюсь. Помещение небольшое, около одиннадцати квадратных метров. Изголовье узкой кровати придвинуто к торцевой стенке с окном, из которого видны крыши домов и небо, затянутое облаками, в которых прячется неяркое солнышко. В противоположной стене — старомодная филёнчатая дверь с основательной латунной ручкой с замочной скважиной, из которой торчит ключ с подвешенной деревянной «грушей», выкрашенная в красно-коричневый колер. Ещё из мебели в помещении — грубый стул с обитыми потёртым коленкором спинкой и сиденьем, зафиксированный в открытом положении пристенный откидной столик, на котором красуется «натюрморт» из эмалированной миски с ложкой, такой же кружки рядом с алюминиевой флягой, и небольшого свёртка из рыхлой даже на вид серо-коричневатой бумаги. Помню, в советские времена из такой в продмагах скручивали кульки для расфасовки развесных продуктов — круп, макарон, сахара и разно-прочих баранок с пряниками. Сто лет похожей упаковки не встречал: теперь всё больше полиэтиленовые пакеты и прочий пластик. Самый крупный предмет интерьера — двустворчатый шкаф типа «шифоньер обыкновенный, неполированный». Ручки явно отломаны уже давно, но из замочной скважинки тоже торчит ключик.
Приготовился встать, чтобы осмотреть всё поближе, глянул на свои колени — и замер. Ёжики кучерявые, да это не мои ноги! И руки, блин-компот, не мои! После выхода на пенсию я, увы, подзапустил организм и несколько «раздобрел» вширь. Но сейчас у меня конечности не располневшего старика, а мускулистого молодого мужчины в хорошей физической форме, одетого в белую футболку и чёрные сатиновые трусы вроде тех, которые выдавали в Советской Армии — удобная, к слову, штука, но, увы, недолговечная из-за постоянных стирок вручную хозяйственным мылом.
Подхватившись, кидаюсь к окну в попытке рассмотреть собственное отражение. Видно плохо, но можно понять, что вместо усатого деда в стекле видно лицо чисто выбритого парня около двадцати пяти лет с короткой стрижкой.
М-да, «прилетели, „мягко“ сели, высылайте запчастя»[1]… И что теперь делать? На всякий случай пощупал пульс на шее: говорят, во сне и бреду он не ощущается. Куда там! Пульсирует распрекрасно. В голове всплыло читанное когда-то давно у Марка Твена: «Вам, конечно, известно о переселении душ?». Никогда не верил во все эти реинкарнации, рай или
