Глядя в блеснувшие сумасшедшей надеждой совиные глаза, безжалостно уточняю: — Казню.
— Ты спятил! — кричит Зых, как только до него доходит смысл сказанного. — Почему казнишь? За что?..
— Объясню, объясню…
Наклоняюсь к самому лицу.
— Прошлой весной в городишке Калушин ты убил молодого русского чиновника и его польскую невесту. Убил зверски, а над девушкой ещё и надругался… Следом убил старика — гминного старосту — со всей семьёй. А после этого бежал из Польши. Помнишь?
— Не помню, — быстро говорит Зых.
— Врёшь! — бросаю с отвращением. — Мало того что изверг, так ещё и трус, душонка подлая, признаться боишься… Или вспоминать страшно?
Зых молчит.
— Ну, предположим, вспомнил, — говорит наконец. — И что с того? Раз убил, значит, было за что…
— За то, что русский полюбил польку, а полька русского? За это убивают? А старика-то с малолетними внуками?
— Москалей мы все убивали, — тускло произносит Зых. — На то и «мстители». А чем лучше шлюха, спавшая с москалём? Старик меня и вовсе выдал русским. Из-за него весь мой отряд положили…
— Это да, один ты только и уцелел. Ну, ничего. — Перевожу дыхание. Ненависть душит так, что говорить трудно. — Я это исправлю.
— Да за что?!
— Тот русский чиновник был моим младшим братом. А ты ему вбил в сердце железный штырь… Теперь понял, за что?
Зых смотрит на меня безумным взглядом.
— То есть как это брат? Ты же польский шляхтич!
— Ошибаешься. Я российский офицер. И я тебя приговорил.
— Значит, ты всё-таки русский шпион?
— А ты думал, французский?
С этими словами достаю из-за пазухи нож. Я уже почти успокоился.
— Ты врёшь, — бормочет Зых посеревшими губами. — Ты поляк. Не может русский так говорить по-нашему…
— Может. Отец у меня русский дворянин. А мать — полька из хорошего шляхетского рода. Мы с братом оба и родились-то в Варшаве, и жили там долго, и говорить учились одновременно по-русски и по-польски… Понял теперь?
С лёгким щелчком выскакивает лезвие ножа. Кинжал маленький, но для Зыха хватит с лихвой. По щекам человека-совы катятся бусинки слёз. Он наконец понял, что надеяться не на что.
— Дай хоть помолиться, — шепчет умоляюще.
— Зачем молитва нелюдю? — возражаю холодно. — Ты и напоследок-то отличился. — Киваю на труп Агнешки. — Она тебя спасала, а ты её под пулю подставил…
С этими словами глубоко всаживаю нож в совиное сердце.
Быстро поднимаюсь и делаю шаг назад. Не хочу, чтобы на мне была хоть капля крови Зыха. Она мне столь же омерзительна, как и он сам. Вижу связанное тело, в последней судороге изогнувшееся дугой, слышу предсмертный хрип…
— За тебя, брат, — говорю по-русски и, перекрестившись, склоняю голову.
Потом оборачиваюсь и вижу у себя за спиной Беату и кучера. Не слышал, как они подошли, — не до того было. От кучера мне скрывать нечего, а вот Беата… поймёт ли? И как она теперь ко мне должна относиться?
— Я всё слышала, — негромко произносит смертельно бледная девушка. На Зыха она не смотрит.
— И… что вы мне теперь скажете?
— Не мне судить. Бог вам судья… Но — неужели вы действительно русский?
Спасибо, что обошлась без слова «москаль»…
— Да, Беата, я русский. Но что это меняет?
Опустив голову, девушка проводит рукой по высокому лбу.
— Не знаю, не спрашивайте… Это всё слишком неожиданно… — Смотрит на меня так, словно видит впервые. — И как вас теперь называть?
— Меня зовут Алексей. Алексей Костин. А брата звали Юрий.
Кучер деликатно кашляет, словно хочет напомнить, что сейчас не до выяснения отношений.
— Там, в прихожей, остался Жак, — произносит хмуро.
Я лишь молча киваю. Нашему смелому, бесшабашному и такому надёжному сотоварищу повезло меньше, чем Каминскому. Тряхнув головой, начинаю командовать.
— Саша! — обращаюсь к кучеру по-русски. — Сейчас мы с тобой подхватываем пана Войцеха и вместе спускаемся в карету. Едем в посольство, там я с ним и останусь. А тебе потом ещё придётся доехать до министерства внутренних дел, чтобы передать записку для мсье Андре. Знаю, что ты устал за троих, но надо…
— Сделаю, — коротко говорит кучер.
Повернувшись к девушке, перехожу на польский язык.
— А вас, Беата, хочу попросить… Минут через десять после нашего отъезда спуститесь вниз. Там, в своей комнате, лежит связанный консьерж с кляпом во рту…
— Почему связанный? — удивлённо спрашивает девушка.
— А он пускать не хотел. Чего, мол, заявились ни свет ни заря, да ещё толпой… Неважно. Вы его развяжете, и пусть бежит за полицией. А полицейским объясните, что вломились неизвестные люди и напали на мужа. Потом ещё двое набежали, в том числе женщина. Между собой начали драться… Вы здесь ни при чём, ничего не знаете, это всё дела покойного супруга. Описывайте нас, как есть. Збигнев жив, всё равно даст показания… В общем, пусть разбираются.
При словах о покойном супруге Беата глубоко вздыхает. Боюсь ошибиться, — с облегчением.
— А если вас найдут… Алексей? — спрашивает с беспокойством.
Заставляю себя улыбнуться.
— Не думаю…
Проверяю, на месте ли бесценный пакет с документами. Всё в порядке. Подняв Каминского, мы с кучером ведём его с двух сторон к выходу. Пан Войцех едва волочит ноги, что-то бормочет и вообще похож на пьяного. Вот и хорошо. Перебрал человек, с кем не бывает, даром что ещё утро… Ещё только утро? Господи, до чего сегодня спрессовано время…
На пороге, обернувшись, пристально смотрю на Беату.
— Мы ещё увидимся? — спрашиваю, замирая сердцем.
Вместо ответа девушка, закрыв лицо, отворачивается. Плечи её вздрагивают.
Вместо эпилога
Из сообщения газеты «Фигаро» от 1 марта 1833 года:
«По достоверным данным, второго дня столичная полиция провела многочисленные аресты. Префектура Парижа на эту тему пока хранит молчание, но вот что нам удалось выяснить, используя собственные источники сведений.
Арестованы примерно пятнадцать человек — подданные Италии, Франции, Бельгии, некоторых немецких княжеств и королевств. Эти люди известны как руководители национальных вент[34] карбонариев. Что же подвигло революционных вожаков отложить все дела и собраться в Париже?
Насколько известно, речь шла о подготовке общего крупного выступления. О его целях и задачах сейчас можно лишь гадать. Не исключено, что международный подпольный союз карбонариев вознамерился свергнуть наконец власть французского монарха Луи-Филиппа, который годом раньше жёстко подавил революционное восстание в Париже. По другим сведениям, заговорщики обсуждали проект мятежа против прусского короля Фридриха Вильгельма Третьего, известного непреклонной борьбой с бунтовщиками. Вероятны также иные причины, побудившие революционеров съехаться в Париж.
С полной уверенностью можно сказать лишь одно. Каковы бы ни были планы карбонариев, энергичные действия французской полиции поставили на них крест. В сущности, европейское революционное
