Александр Григорьевич Домовец
Месть Альбиона
Роман
Пролог
Задыхаясь и сдерживая стон, высокий мощный человек в изодранном мундире страшным напряжением воздетых рук удерживал над головой непомерную тяжесть. Со стороны, ни дать ни взять, — Атлант, подпирающий небо. Только не Атлант это был, бери выше, — император Всероссийский Александр Третий. И не падающее небо держал он, а рухнувшую крышу железнодорожного вагона. Того самого вагона, в котором ещё несколько минут назад было покойно, мирно и так уютно…
Всего несколько минут назад царская семья со свитой завтракала в столовом отсеке. Александр, Мария Фёдоровна, цесаревич Николай с братом Георгием и сестрой Ксенией, свитские чины, — человек двадцать. За окном поезда под монотонный стук колёс проплывали осенние пейзажи Малороссии. Видны были сжатые нивы, отливающие желтизной и багрянцем леса́, пожухшая ломкая трава вдоль железнодорожной насыпи. Низкое серое небо, беременное дождём, навевало лёгкую грусть и память об ушедшем лете.
— Скоро ли Борки? — спросил Александр.
— Ещё с полчаса ехать, Ваше Величество, — с готовностью доложил флигель-адъютант Шереметев, мельком взглянув на часы-луковицу. — А может, и поменьше. Не едем ведь — летим.
И действительно, поезд разогнался до скорости экспресса. Не любивший опаздывать император спешил на объявленную встречу с дворянством и купеческим сословием Харьковской губернии.
— Ты ешь, ешь, — заботливо сказала Мария Фёдоровна. — Хоть на завтраке отвлекись, а то всё дела да дела.
Словно подкрепляя слова императрицы, на пороге столовой появился лакей с большой фарфоровой кастрюлей, в которой томилась гурьевская каша, — любимое блюдо императора. Не признавая разносолов и спокойно относясь к еде, император всё же имел свои маленькие гастрономические слабости. И потому, как говорили, не раз жаловал благодарностью и рублём своего повара Ермилова, великого мастера готовить манное чудо на молоке и пенках с орехами, цукатами и сухофруктами.
— За такой кашей и дела подождут, — согласился Александр, оглаживая бороду и с удовольствием вдыхая чудный аромат.
Но полакомиться императору не довелось.
Внезапно раздался чудовищный грохот. Вагон сотряс толчок невероятной силы. В мгновение ока люди — и сидевшие за столом, и стоявшие поодаль — повалились на пол, давя друг друга. В адском шуме утонул крик боли и ужаса, в котором смешались мужские, женские и детские голоса. Всё вокруг шаталось, падало, рушилось. Казалось, перекосившийся пол вагона норовит сбросить с себя людей.
Затем последовал новый толчок, ещё более сильный. Звонко бились вагонные окна и фарфоровые сервизы. С треском ломались изящные стулья, массивный буфет и обеденный стол красного дерева. Третий по счёту толчок, — уже слабый, — стал последним. Поезд остановился. В вагоне повисла мёртвая, до звона в ушах, тишина.
— Что… что это было, чёрт побери?
Впрочем, ситуация была ясна. По неведомой причине случилась катастрофа, и вагон слетел с рельсов. Быстрее наружу, быстрее…
Словно во сне, оглушённый император наблюдал, как люди выбираются из-под обломков мебели и осколков стекла. Вот Мария Фёдоровна встала на колени и тянет руки к детям. Вот Николай и Георгий, отпихивая друг друга, силятся встать. Вот юбка рыдающей в голос Ксении бесстыдно задралась, обнажив белоснежные кружевные панталончики…
— Все из вагона! — сипло выкрикнул окровавленный Шереметев и зашёлся в надрывном кашле.
Но вагона, в сущности, уже не было.
Были сплюснутые разрушенные стены. Искорёженные листы железа, рухнув, придавили трёх лакеев, случившихся поблизости, — из-под груды металла торчали и всё ещё дёргались ноги. Был покосившийся пол в проломах. И была оседающая прямо на головы крыша, грозившая раздавить под собой всё живое.
Дальнейшие действия императора были скорее инстинктивными, нежели обдуманными. Поднявшись и встав покрепче, он вскинул вверх руки. Холодная тяжесть легла на огромные, широко расставленные ладони. Остановила гибельное движение вниз. Замерла.
Люди с ужасом и трепетом смотрели на императора, который в это мгновение казался античным героем. Физическая мощь Александра давно уже вошла в поговорку, но то, что он сейчас совершал, превосходило всякую человеческую силу. И лишь побагровевшее лицо самодержца, перекошенный рот и пронзительный хруст суставов выдавали, какого непомерного напряжения ему это стоит.
— Быстрее! Да быстрее же вы!.. — рычал он, задыхаясь.
Шереметев схватил рвущуюся к императору Марию Фёдоровну, свитские офицеры — кричащих детей, и все вместе ринулись к проломам в полу. Помутневшим взглядом Александр видел, как люди торопливо, неловко выбираются наружу. Через минуту в разрушенном вагоне император остался один на один с крышей-убийцей, — её заложником. Убрать руки? Ну, это всё равно, что похоронить самого себя. Вылезти просто не успеешь… Оставалось держать нечеловеческую тяжесть, пока хватит сил. Пока не придёт подмога.
Где-то совсем рядом — и в то же время бесконечно далеко — слышались возбуждённые испуганные голоса, мельтешили синие офицерские мундиры и серые солдатские шинели. Где же помощь, дьявол их всех раздери? Ещё немного — и руки не выдержат. Хозяина земли Русской, словно муравья сапогом прохожего, раздавит бездушное железо. И всё, и не станет Александра…
Нет, нельзя… Цесаревич ещё не готов править огромной великой страной. Без твёрдой царской руки государство обречено утонуть в хаосе, воровстве, бунтах. Оживится придворная камарилья, начнётся грызня за регентство, поднимут головы притихшие народовольцы. А уж как обрадуются в Европе! Там от века всякая русская беда, — как по сердцу мягкой тряпочкой. И чем больше беда, тем тряпочка мягче. «Господи, не попусти осиротить детей и державу… Да ещё так нелепо…» Мысли хаотично скакали в голове, сознание туманилось, время словно остановилось.
Когда прибежавшие солдаты дежурного взвода, соединив усилия, зацепили, подняли и отбросили на высокую насыпь исковерканную крышу, Александр ещё несколько мгновений стоял в позе Атланта, словно не мог поверить в спасение. И лишь потом грузно осел на пол, тупо уставившись на израненные в кровь руки, спасшие стольких людей.
— Воистину самодержец, — пробормотал он, сам себя не слыша.
России только ещё предстоит узнать о крушении царского поезда и чудесном спасении венценосной семьи возле станции Борки. Лишь завтра расскажут российские газеты о подвиге императора, достойном былинного богатыря. Восхищение людей отвагой и силой своего государя впереди.
Но уже знает обо всём некий человек в Санкт-Петербурге. Уже он скомкал и сжёг невинную внешне телеграмму, присланную с неприметной станции близ Харькова и полученную через третьи руки. Сел в глубокое кожаное кресло у камина, угрюмо любуясь пляской огненных языков в каменном чреве и обдумывая ситуацию.
Из темноты выступила гибкая фигура, неслышно скользнула к сидящему у камина. Опустилась на ковёр у ног. Прижалась щекой к колену. Тишину гостиной нарушил тихий
