Уже знаю, что скажет, но все же не могу сдержать победную улыбку.
– Да, Матвей Андреевич. Я выйду! И... – Юля мотает головой, хихикает. – Даже спрашивать не стану, почему к тебе эта чудесная, светлая, восхитительная идея пришла лишь на нарах. А не в каком–то романтичном или хотя бы приятном месте!
Смеюсь. Утыкаюсь в ее шею. Блть, весело с ней. Ни с кем так не бывает. По ерунде вроде шутим, а то, что надо. Нравится.
Заодно вдыхаю запах. Всё не привыкну, что это — не исключение. Что так теперь будет. Она здесь, в моей постели. В моей жизни
– Знаешь, в чем дело? – объясняю в продолжении шутки, хотя на самом деле в глубине души серьезен. – Я просто всегда хотел, чтобы ты выбрала меня. Поставила на первое место.
Юля больше не смеется. Тянется и включает ночник. Мы смотрим друг на друга. Уже не весело. Но и не грустно. Как–то искренне и на разрыв, что ли.
– Значит, ты меня простил? За плохие поступки, злые слова? Окончательно?
– Ты не сделала ничего, что простить было бы невозможно, – на мгновение отвожу глаза. – По крайней мере для меня. Не знаю, как для других. Но это неважно. Прощение, отпуск грехов, раскаяние... всё это чушь, как и никому не нужные извинения. Которые, блть, могут только эго потешить. Сейчас я вижу, что ты моя. Чувствую всю тебя, каждую клетку. Лежу рядом, и меня топит с головой. Я думаю о том, что это не закончится завтра. И мне топит сильнее.
– И меня тоже топит. Я счастлива.
Мы не удерживаемся и целуемся. Разговор серьезный, надо закончить... Да куда там! Поздно. Объятия, вздохи, поцелуи. Женимся, епт!
Не осознаю пока. Это всё, конечно, важно. Бумажки нам дадут и всё прочее. Но пока пофигу. Просто радуюсь. Будем с ней по–взрослому.
Торможу обоих. Не позволяю дальше поцелуев двинуться. Хочется, но опасно. Отрываемся друг от друга, как–то тупо улыбаемся.
– А знаешь что, Матвей? – касается моей щеки, ведет нежно. – Никакие мы не неудачники. И вместе снова не потому, что никого получше не смогли найти, и пришлось прибиться друг к дружке. И не из–за ребенка. Хотя я уже придумала, что буду всем говорить, будто выхожу по залету. – Играет бровями, и я вновь улыбаюсь, любуясь ее мимикой. Не просто топит чувствами, на дно тянет. Не сопротивляюсь. – Наши отношения — это сознательный выбор. Который был сделан много раз. И это потрясающе.
– Я так и сказал тебе тогда. Помнишь? Самые разумные отношения начинаются там, где заканчивается дурная химия и включается мозг. Когда влюбляешься по–настоящему, по–взрослому, по–человечески, мозг уже не позволит прекратить выработку гормонов. – А еще не позволит обидеть самого близкого человека. Поднимаю руку, растопыриваю пальцы.
Юля прижимает свою ладонь к моей и выдает вердикт:
– Страсть — скоротечна. Любовь — навсегда.
Пальцы переплетаются.
– Именно. Ты выйдешь за меня?
– Да.
– Выйдешь этой зимой?
– Да!
Целую ее, обнимаю, трогаю. Поглаживаю долго, пока вновь засыпает. Уставшая, конечно, бледная, худая. Страх один. Но ничего, теперь дома. Теперь никаких больных родственников. Всё будет, как сами решим.
И всё же непривычно. Но в хорошем плане. Когда шпоры пишу, ем, с бабулей парой слов перекидываюсь — Юля всё время рядом. Где–то поблизости. Спит, читает, чай пьет. Болтает по телефону с новыми подружками из больницы, смеется.
Мы постоянно вместе. Завтракаем, обедаем, ужинаем. Обсуждаем планы. Шутим, потому что так спокойнее. Адреналин не то, чтобы шкалит, но в венах плещется. Как будто момент боимся спугнуть. Опасаемся друг другу в чем–то не понравиться.
Да и в себя приходим. Как–то всё медленно происходит, неспешно. Отлеживаемся.
Но я зубрю. Готовлюсь к пересдаче. В последний момент Любит отец сменил гнев на милость, и анализы в дело попали первоначальные, тоесть чистые. Не знаю, что его проняло. Может, совесть проснулась. А может, и не собирался он мне жизнь портить — прав лишать, в универ звонок делать и сообщать о том, что на наркоте сижу. После его таблетки полдня как в тумане, к вечеру лишь очухался. Потом сушняки, башка гудела. Юле не говорил ничего на эту тему. Но стремно, конечно. На волоске висел.
Мы вместе ездим на узи в частную клинику. Вроде бы всё в порядке, плод соответствует сроку, сердцебиение в норме. Но меня никак не отпускает тревога. Я так сильно за них с Юлей беспокоился, что еду на откате, как на рельсах, в страну Безумию. Кажется, не угомонюсь уже, пока ребенок не родится. Уже люблю, и потерять страшно. Да так, что не признаешься кому–то, кроме Юли опять же. Тут мы за руки держимся, обоих пробирает.
Вечером к нам приезжает мой будущий тесть, Виктор Арсеньевич.
И кстати, без приглашения.
Глава 45
Юля
– Привет, пап! – выпаливаю я, выходя в коридор.
Мы с Матвеем только что варили пельмени на кухне и хохотали до слез над каким–то глупым приколом из соцсети. Ролик был настолько странным, что я поначалу возмутилось, но потом отпустила себя. Боже, разве можно столько смеяться над котами!
Вытираю глаза. Матвей с половником идет следом.
– Здрасте! – басит он. – Пельмени будете?
– Добрый вечер, – здоровается отец нарочито вежливо. Выглядит, правда, слегка неуверенным. Озирается.
Несколько раз папа забирал меня из этой квартиры, но никогда не проходил в гости. Всё времени было, да и желания не возникало.
– Матвей, ты сейчас на пол накапаешь! – ругаюсь я.
Повар вальяжно подходит, приобнимает меня.
– Да он чистый, расслабься. Это для антуража, – подмигивает. – Мы ужин готовим, проходите.
– А, вот чем пахнет, – подмечает отец, действительно заходя в квартиру.
– Домашние, – искушает Матвей.
– Спасибо, я не голоден. Заехал посмотреть, как вы тут. Может, помощь нужна?
– Проходите, у меня там кипит, – бросает Матвей. Чмокает меня в висок и возвращается в кухню.
– Я на минуту заскочил, Юль.
– Господи, пап! – возмущаюсь я. – Никто тебя не покусает! Снимай куртку, проходи скорее. Там можно руки помыть. Бабуля в комнате отдыхает, она вечерами редко выходит, так что мы с Матвеем вдвоем хозяйничаем.
Отец с мороза только, я вдыхаю холодный воздух, когда на пару секунд прижимаюсь, обняв. Соскучилась.
– Ну как ты, Юль? – понижает голос: – Домой не надумала?
– Нет! – кричит из кухни Матвей.
– Какой ушастый, а, – закатывает глаза отец.
– У нас всё хорошо, правда, – улыбаюсь я. – Как мама?
Качает ладонью в воздухе и хмурится.
– Причитает больше.
