Глава сорок четвертая
— Быстро, — выдохнула Нелл. — Иди назад в дом. Найди голландцев. Отведи их в туннель как можно быстрее. Делай, как я тебе говорю, Рикки!
Жолио повернулся и бросился в столовую.
— Немцы, — пробормотал он. — Пять машин, минимум. Нам нужно скорее уходить.
Сумасшедший Джек собирался вытащить «Оскара» или «Женевьеву», но Альер схватил его за запястье и произнес:
— К воротам шлюза. Vite[116].
Жолио развернулся. Он побежал к задней лестнице рядом с кухней, прислушиваясь к звуку беззаботной беседы у входа в замок. Нелл в самой аристократический манере болтала что-то по-французски, как будто она не была англичанкой и врагом этих двенадцати мужчин, вторгшихся в ее дом.
— Привет, Спатц, дорогой, — услышал он ее голос, и подумал про себя: «Ее кузен. Неужели Нелл нас предала?»
Эли Лёвен стоял молча в коридоре верхнего этажа, касаясь пальцами стен, словно был проводником звука через толстую штукатурку.
— Найдите вашу семью, — прошептал Жолио. — Спускайтесь через черный ход. Пока еще не поздно.
— Дети, — сказал Эли. — Дети. Их нет дома.
У Жолио перехватило дыхание.
— Я позабочусь об этом, я знаю, где они могут быть. Идите. Быстрее. В подвал.
Она провела их в столовую и извинилась за то, что ужин был уже окончен. Потом позвонила в колокольчик, чтобы вызвать горничную, которая не пришла, напуганная вторжением. Нелл пригласила их всех сесть, так как они, должно быть, очень устали после такой долгой поездки, она сама принесет им немного вина и еды, и почувствовала, что Спатц последовал за ней, когда она направилась в кухню.
Кухня была пуста. Но она знала, что любой ценой она не должна пускать его в эту часть дома, потому что это был единственный путь для побега. Она повернулась и положила руки на его добротный шерстяной пиджак. Нелл прижалась к его груди и затянула его в каморку дворецкого.
— Какого черта ты здесь делаешь? — спросила она.
Он улыбнулся ей, с обычной беспечностью в птичьем взгляде, и поцеловал ее в лоб.
— Милая Нелл, — сказал он. — Ты отрада для моих усталых глаз. Сколько смертей я повидал с тех пор, как мы встречались последний раз…
— Но почему? Разве ты не должен быть в Париже?
— Я спасаю свою грешную душу, — ответил он беззаботно. — Подлизываюсь к гестапо. Сейчас за твоим обеденным столом сидят одни из самых жестоких людей Германии, Нелл, и им нужен твой виноградник. Твой винный погреб. Твой дом. Я отдал им все это в обмен на помилование. В конце концов, они же Нация Победителей.
Она сделала шаг назад, комок стоял у нее в горле.
— Что?
— Ты знала о том, что два миллиона французских солдат пропали без вести или захвачены в плен? Что почти две тысячи погибло? Двести тысяч ранено? И это всего за шесть недель. Немецкая военная машина — это то, чему я не могу противостоять.
— Спатц…
— Луденн — это все, что я мог им предложить, Нану. Потому что ты меня подвела. Ты должна была найти что-нибудь для продажи, — он потряс ее за плечи. — Но никто больше не хочет помогать маленькому Спатцу. Черная девочка — моя циркачка — украла уран, когда я вывез ее из Франции, а я в нее верил, Нелл, я махал рукой ей на прощание в порту Марселя, а она в это время увозила чемодан, который должен был остаться у меня. Потом я захватил дейтерий Жолио, но и это оказалось чертовой ошибкой — я забрал из Клермон-Ферран бочки с обычной водопроводной водой и отвез их немецкому командованию. Они смеялись надо мной, Нелл, после того, как проверили первые три канистры. Они смеялись надо мной почти всю дорогу до Берлина, и я скорее умру, чем вернусь туда, ты понимаешь? Я продам свою мать, я бы продал и своих детей, если бы они у меня были, и я даже продам тебя, Нелл, прежде чем встречусь с Гитлером на родине. Comprends?[117]
— Oui, — ответила она, ее тело было холодным, как лед. — Я понимаю. Но я не могу отдать тебе Луденн. Он не мой.
— Те люди в столовой все равно его заберут. Этим утром они создали Оккупационную зону вместе со стариком Петеном[118]— теперь он вместо премьер-министра Рейно, стал комнатной собачкой фюрера — и это уморительно, ты бы посмеялась, если бы увидела карту; на ней отмечены лучшие винные районы Франции. И твой — среди них. Так что собирай свои вещи, пока мои друзья за ужином не решили, что им нужно и твое белье тоже, моя дорогая. Или, быть может, ты сама. Ты бы могла доставить сносное удовольствие кому-нибудь из них, пока Бертран не приедет…
— Не делай этого, Спатц. Не продавай свою душу…
Он подошел к ней, поцеловал ее грубо в губы, прокусив нижнюю до крови.
— У меня нет души, дорогая. Так что собирайся, пока я не продал им твоих жалких маленьких евреев.
* * *
Затаив дыхание, он ощупью спустился вниз по черной лестнице, слушая, как рушится мир Нелл.
Когда Спатц укусил ее губу, он чуть было не бросился вперед, чтобы придушить Спатца, но сдержал свой гнев и подумал: «Наука, Рикки. Голос разума. Это то, что тебе сейчас нужно».
В том, как он проигнорировал страдания Нелл, было что-то от бесстрастности Ирен. Хлопнула дверь каморки дворецкого, высокий светловолосый немец пошел назад, развлекать своих шакалов, а Жолио продолжил спуск в подвал. Он бежал по темному туннелю, затем резко повернул налево, где выход из бродильни вел за пределы дома. Он слышал голоса: Альер и голландские банкиры спорили насчет бочек.
Через помещение для вина первого года выдержки он выбрался из замка в июльскую ночь.
Почему дети ушли из дома?
Он вспомнил о своих собственных дочери и сыне, Элен было тринадцать, а Пьер на несколько лет младше, и оба уже столько пережили из-за жестокости взрослого мира. Маленькие де Кайперы уже слишком много знали о бегстве и смерти; в их жизни было слишком много непостоянства, что они решили, наконец, сделать свой собственный дом. Он казался им гораздо надежней, чем все то, что могли предложить им взрослые.
Когда Жолио их нашел, они дрожали, спрятавшись под камнями и досками, их одежда была влажной от сырого морского воздуха. Шести, может быть, четырех лет от роду, и они испуганно смотрели на него из своего укрытия.
— Les allemands[119], — прошептала маленькая девочка, прижавшись к брату. — Они пришли за папой.
