не думаю, что когда-либо ненавидел его сильнее.
— Какого хрена у тебя телефон Винсента Романо, Ренье? — рычу я.
Он хмурится.
— Для тебя я Реньери.
— Просто ответь на этот гребаный вопрос.
— Ты мой кровный должник, и представь мое удивление, когда Винсент, мать его, Романо предлагает себя в качестве жертвы.
О, Боже.
Скажи мне, что ты этого не делал, Винс.
— Нет. Я не принимаю его жертву, — протестую я.
Ренье ухмыляется, и я задаюсь вопросом, когда он стал таким человеком, так жаждущим крови и смерти. Это я с ним так поступил? Неужели это из-за той проклятой ночи?
— Ну, это не совсем твое решение. Не так ли, Николайо? Решаю я. — Он прислоняет телефон к чему-то и отступает назад, так что нам открывается вид на комнату. На Винса. — Последние слова, Романо?
Винс сидит за обеденным столом. Я сразу же узнаю его. Перед ним полусъеденный стейк, и, если не считать заживающего синяка, полученного от моих кулаков, похоже, что с ним хорошо обращались.
По крайней мере, есть маленькие милости.
Винс смотрит на экран.
— Ашер там?
Я передаю трубку Ашеру, который отвечает гортанным «Винс».
Мы вчетвером уходим из комнаты, чтобы дать Ашеру возможность побыть наедине, Люси все еще плачет беззвучными слезами по Винсу — и, вероятно, по потере Ашера тоже. Минка берет меня за руку и ведет на балкон.
Она поворачивается ко мне лицом.
— Это не твоя вина.
Но это самое далекое от истины.
— Это мой кровный долг. Это моя вина.
— И Винсент решил пожертвовать собой ради этого. Это было его решение. Его выбор. Никто не виноват, кроме него.
Я вздыхаю, не желая спорить с ней сегодня.
— Я не знаю, как я смогу жить с собой, если он умрет, Минка.
Она смотрит на меня с упрямым выражением на своем прекрасном лице.
— Мы будем счастливы, Николайо Кристиано Андретти. Я думаю, что заслуживаю этого, и я точно знаю, что ты заслуживаешь.
И на какой-то удивительный миг я поверил ей. Я думал, что мне нужны Андретти, что они — моя личность, моя сущность, но я ошибался… Мне нужна Минка.
Мне приходит в голову, что мотивация моих слов и поступков — это она. С тех пор как она появилась в моей жизни, вторгшись в нее, как вши, мой мир был поглощен ею. Если я смываю ее с себя, она всегда возвращается. Если я смахну ее с себя, она снова прилетит ко мне. И только когда я наконец-то думаю, что избавился от нее, я обнаруживаю, что она все еще здесь, спрятанная под моей кожей.
Она смотрит на меня так, будто не хочет меня исправлять. Как будто она любит меня таким, какой я есть. Как будто она знает, что я — полный отстой, но я — ее отстой, и она не хотела бы, чтобы было иначе.
И мне неприятно это признавать, но я хочу, чтобы она перестала прятаться за своим гневом. Я хочу, чтобы она перестала принимать такие неверные решения. Я хочу, чтобы она жила своей жизнью. И я хочу быть тем, кто поможет ей сделать все это.
Это худшее время, чтобы прийти к такому пониманию, но, возможно, после самоотверженной жертвы Винса сейчас именно то время, когда я могу это осознать.
Черт возьми, я люблю Минку Рейнольдс.
Когда телефон, наконец, у меня, я ожидаю увидеть гнев от Ашера и Бастиано. Возможно, даже от Люси. Но чего я не ожидаю, так это сочувствия. Дружбу. Семью. И хотя я понятия не имею, что сказал им Винс, я знаю, что за этим стоит он.
Он всегда заботился обо мне? Как я этого не понимал?
Как бы я хотел не быть таким злым тогда. Я бы хотел, чтобы я не был таким злым и простил все обиды своего прошлого. Чтобы я мог двигаться дальше. Может быть, тогда бы я наслаждался обществом Винса и Ашера и оценил, что нашел здесь семью.
И я нашел.
Именно такими для меня являются Романо.
Я мысленно даю себе зарок никогда не воспринимать Минку как должное.
На экране Винс все еще сидит за обеденным столом. Справа от него сидит Ренье, слева — Луиджи, напоминая мне, что Ренье все еще не выполнил волю короля.
— Николайо, мой мальчик, — приветствует Винс. — Ты винишь себя, не так ли?
— А кого еще винить?
— Никого, кроме судьбы, сынок.
Я смеюсь, несмотря на ситуацию.
— Это полная чушь, если я когда-либо слышал такую.
Винс улыбается вместе со мной.
— Возможно, но это заставило меня звучать мудро, не так ли?
Я соглашаюсь.
— Ты самый мудрый человек из всех, кого я знаю. — Я вздыхаю. — Как я никогда этого не замечал? У меня здесь была семья, а я даже не подозревал об этом. Я даже не ценил ее, пока мог.
— Но ты все еще можешь это оценить. Ашер, Люси, Бастиано — они будут рядом, когда меня не станет. Ты пробирался через свои собственные трудности. В конце концов, ты бы все понял, как только исцелился.
— Я просто… Ты все равно заставил меня сканироваться на наличие жучков!
— Потому что ты хотел этого. Тебе нужна была эта дистанция.
Стыд переполняет меня.
— И теперь я жалею об этом.
— Ну, не надо. Никогда не оглядывайся на меня и не жалей. Это не то, с чем я хочу, чтобы ассоциировалась моя память. Ты слышишь меня?
— Но ты умираешь из-за меня.
— Все мы рано или поздно умираем, Николайо. Я все равно собирался умереть.
Он прав. Он сам так сказал, когда мы виделись в последний раз… но я не думал, что он уйдет вот так. Из-за меня.
— Тебе не нужно жертвовать собой ради меня.
— Но в этом и заключается красота жизни с прощением в сердце. Освободить свою жизнь от гнева и жить с состраданием. Я хочу этого, сынок. Я счастлив. Если мой последний поступок на Земле будет ради того, кого я люблю, значит, я прожил привилегированную жизнь. — Я открываю рот, чтобы возразить, но он прерывает меня: — Когда ты сделал тот выбор все эти годы назад, чтобы спасти своего брата, а не дядю, ты сожалел об этом? И жалеешь ли ты об этом с тех пор?
Я открываю рот, чтобы сказать, что нет, но не успеваю.
— Хватит, — говорит Ренье, прерывая нас. Его глаза фокусируются на мне, но в них появляется неуверенность, прежде чем он овладевает собой и говорит:
