японского острова Хоккайдо. Адмирал не поминал сегодня про свои имперские аппетиты и жажду славы. Он повторил то, что послу приходилось уже слышать еще в Англии. Севернее Китая есть территория с прекрасной растительностью, береговая линия которой изрезана множеством удобных бухт. Все это в мягком климате. Пейзажи напоминают южную Европу.
Известно, что Сеймур со своей эскадрой нанес на карту побережья той страны. Он сторонник постройки нового второго Гонконга и основания колонии в более удобном для европейцев климате. Сеймур стремится к берегам, которые описывал. Боуринг желает занять северный остров Японии, чтобы включить эту страну в круг наших интересов. У них есть карта с желтой линией, от одной из гаваней Приморья, которая названа именем адмирала Сеймура. Эта линия проходит через юг Сахалина на север Японии и означает пределы влияния России. Сеймур хочет блокировать Сибирь, как он блокировал Кантонскую реку. А на Амуре можно приобрести остров, когда будет получено право плавания по рекам.
Для Элгина это означало бы возникновение новых противоречий. Он не проявляет интереса к территориям северней Кореи. Во всяком деле надо знать меру. Элгин не питал никаких симпатий и никаких иллюзий в отношении России, но полагал бессмысленными какие бы то ни было действия, которые могут втянуть Соединенное Королевство в новый конфликт.
О продолжении китайской кампании и о подготовке к ней предстоят обмены мнениями с Боурингом.
Пройдя с пристани на Куин Роуд, сэр Джеймс рекомендовал двум сопровождавшим его офицерам совершить прогулку на окраину Гонконга. Минуя живописные зловонные китайские трущобы, можно пройти горной тропинкой дальше, в цветущее ущелье среди скал, где бежит ручей. Элгин намерен остаться в одиночестве. Офицеры пошли в направлении, указанном послом.
Сэр Джеймс никогда не был горячим верующим и частым посетителем церковных служб. Но по возвращении из тяжелого путешествия он чувствовал потребность помолиться в одиночестве и принести благодарность Господу за благополучный исход.
На невысоких скалах был разбит обширный парк из пышно разросшихся деревьев, которые свезены сюда из всех стран Азии. Искусные садовники, художники своего дела, не только выращивали деревья здесь. Сюда привозили взрослые экземпляры на кораблях. Бережливые руки китайцев тщательно оберегали самые мельчайшие корни, с тем чтобы не поранить их, чтобы дерево зажило новой жизнью на новой земле. Тихие солнечные аллеи в песке и вымощенная плитами камня просторная площадка сейчас пустынны.
В церкви службы не было, но шла спевка хора, и в огромных хрустальных люстрах необычайно ярко в этот солнечный день горели многочисленные свечи. Как бы выражалось сознание торжества, величия, праздничности. За узкими витражами окон, в этот день солнца и света, темен был тропический парк с черными японскими кипарисниками, разросшимися до громадных размеров. Эти деревья как нельзя лучше подходили к стрельчатым высоким аркам и окнам церкви и стоявшему поблизости от нее великолепному дворцу гонконгского епископа англиканской церкви. В острых вершинах кипарисников был тот же дух готики, что и в церковной архитектуре.
В этом сиянии света и при торжественном пении и звуках фисгармонии, окруженный сияющей красотой, посол скромно помолился в одиночестве. Тут чувствуешь себя как дома, в этом гонконгском Вестминстерском соборе.
Служащие несколько раз тихо проходили мимо него, чуть заметно почтительно кланяясь. Элгин в задумчивости не смотрел на них. Пел прекрасный хор из молодых женских и мужских голосов. Джеймс не замечал и не догадывался, что его узнали и что его присутствие возвышало чувства и необычайно возбуждало поющих, придавая и красоты, и силы их голосам.
В сиянии свечей и хрусталя душа Джеймса озарялась чистым светом, которого так давно ему не хватало среди войн, кровавых событий и тяжкого гнета дел. Он чувствовал себя как в детстве, прощенным и утешенным, облегченным в своих огорчениях.
При свете солнца горели свечи во множестве хрустальных люстр, церковь праздновала прибытие посла королевы и молилась, благодаря за его благополучное плавание в Гонконг… Всех тронуло одиночество, в котором молился посол, видно было признание им своей скромной доли в общих рядах и его раскаяние, так редко заметное в протестантах.
Элгин не посылал предупредить епископа, что придет помолиться. Выйдя из церкви в сад, Джеймс сам пошел к его святейшеству во дворец. Кажется, и служители церкви и хористы не дали знать, что посол в церкви, никто не мог предполагать, что о приходе посла неизвестно.
В готическом портике гонконгского Вестминстера, в самом конце аллеи из черных кипарисников, под тучей проступивших за ним лавровишневых гигантов, появился на крыльце сам епископ. Его сопровождали четверо совсем молодых барышень, хорошеньких и необычайно приятных собой, что особенно ярко отзывается в душе того, кто долгие месяцы был в море.
Девицы почтительно, но оживленно прощались с Его преосвященством, делая чуть заметные скромные приседания. Епископ Высокой Церкви благословил их. Они спустились по мраморным ступеням. Элгин заметил, как он все и везде замечал и улавливал, что взор епископа пробежал с головы до ног по одной из уходящих посетительниц, которая не могла не обращать на себя внимания. При всей скромности и сдержанности, она выдавалась из четырех барышень как бы энергией движений. Элгин узнал ее. Это была Энн, юная дочь губернатора Боуринга, знакомая ему, уже известная деятельница колонии, просветительница, педагог и автор статей о китайской нравственности в журналах метрополии.
Энн узнала сэра Джеймса. Не узнать было бы невозможно. Все его узнали, и сам епископ почтительно пошел навстречу. Элгин заметил, что Энн некоторое время задержала на нем свой взгляд и ее лицо выразило оттенок недоброты. Она явно испугалась его. Это было вдруг и вопреки чувству сэра Джеймса. В этом тщательно закрытом шелками мягком и нежном существе так и угадывались почти мускульная экспрессия и энергия, как у «синего жакета», это дар, перст божий, предопределение к бурной деятельности, какая-то самоуверенная воодушевленность.
Только в этот миг Джеймс подумал, что свечи горели ярко средь бела дня из-за того, что в гавани бросил якорь посол королевы.
Все четверо барышень в соломенных шляпках и в костюмах самого модного европейского покроя, сочетающегося с необычайной колониальной легкостью и прозрачностью тканей из шелка и хлопка, цвета китайских полутонов, какие обычно носят в этом климате. С соблюдением всех скромностей и условностей великой эры. Но Энн выделялась. Чем? Почему? Джеймс не мог бы ответить, он этого не понимал, как он иногда ничего не понимал, не видел того, что очевидно каждому. Но он чувствовал ее вызов, словно она ему ровня.
Восхищаясь послом королевы, ее избранником, юные англичанки отвесили поклоны, делая глубокие светские приседания, совсем не такие благочестивые намеки на книксены,
