уйдёшь домой, это приблизит тебя к выздоровлению?
Я качаю головой.
— Тогда не иди домой, Джеки. Останься. Хотя бы ненадолго.
— Я не знаю, смогу ли.
— Сможешь.
Я больше не могу смотреть на Олли. Я не привык к такому. Я не привык к тому, что он на меня давит.
— А знаешь, почему ты должен остаться? — говорит Олли.
— Потому что экспозиционная терапия невероятно эффективна.
— Да, именно. Но это не единственная причина.
— Продолжай.
Олли ставит руки на стол и наклоняется вперед.
— Если ты уйдёшь, ты оставишь здесь всё, что когда-либо хотел. Ты видишь, что творится в зале?
— Там куча народу, но…
— Там не куча народу, Джеки. Паб ожил. В этом разница. Я знаю, что меня долго здесь не было, но я тоже вырос в этом пабе. Я помню, как тут было, когда этим местом управлял папа, и да, иногда тут была куча народу, но он никогда не был живым. Сюда можно было сходить, но это место никогда не было твоим. Ты превратил этот паб в такое место, которое может стать твоим, Джеки. Ты и Рэйн.
Рэйн.
— Чёрт, она уже, наверное, играет, верно?
Олли улыбается.
— И ты пропустишь выступление своей девочки. Это причина номер два, из-за которой ты должен остаться.
— Ох, заткни уже пасть, Олли Волли.
— И не собираюсь.
Мы какое-то время смотрим друг на друга.
— Ну, ладно, я останусь. Но не знаю, сколько я смогу продержаться.
— Ты сможешь продержаться долго, если захочешь.
— Как же ты раздражаешь, — говорю я ему.
— Уж я-то знаю. И это явно наследственное. А теперь тащи свою задницу в зал. Нам ещё пабом управлять.
Глава 23
Рэйн
За последний год я выступала в таких местах, которые даже не могла себе представить — на Тауэрском мосту в Лондоне, на мосту Пон-Нёф в Париже, на Карловом мосту в Праге. Мостов было, правда, очень много. Но сейчас я смотрю на знакомые лица, и меня не покидает мысль, что «Ирландец» — моё любимое место.
Когда мой сет заканчивается, я оказываюсь в бесконечном потоке разговоров. И только когда паб закрывается, я, наконец, иду искать Джека, который пропал, как только я закончила играть свою последнюю песню. Сначала я решила, что он ушёл домой, не попрощавшись. На кухне тихо, не считая звука бегущей воды в раковине, у которой убирается Рошин. Его офис пуст. Я уже готова сдаться и подняться наверх, как вдруг замечаю, что задняя дверь паба слегка приоткрыта.
Джек поднимает голову, когда я раскрываю дверь и сажусь рядом с ним на верхней ступеньке. Он сгорбился, руки зажаты между коленями. Он медленно сгибает переплетённые пальцы, и я понимаю, что он сдерживается, чтобы не начать выбивать ими один из своих ритмов. Мне начинает казаться, что в его беспокойстве есть моя вина. Он хотел, чтобы я сыграла свою песню, а я… просто не смогла. Как только я сказала, что у меня есть ещё одна песня и начала играть первые аккорды, я увидела лица людей, сидящих за столами напротив меня, людей, которых я узнала и полюбила, людей, любовь которых я так хотела заслужить, и мои пальцы начали играть нечто иное. Чью-то другую песню.
— Прости, — говорю я и легонько прижимаюсь плечом к его плечу.
Джек вглядывается в моё лицо, словно не понимает, за что я извиняюсь.
— Моя песня… я её не сыграла.
— Всё в порядке. Я не должен был на тебя давить. Я просто надеялся…
Он замолкает, а затем отворачивается от меня и проводит рукой по волосам. Я замечаю рукоять кинжала на его шее, и мне хочется провести по ней пальцами.
— Ты просто надеялся… на что?
Он снова переплетает пальцы.
— Не на что… Я просто надеялся, что ты хорошо проведёшь время, вот и всё.
— Я хорошо его провела.
— Хорошо.
Я сомневаюсь, что это всё, на что он надеялся, потому что он кажется таким… грустным. Он улыбается мне, но я не знаю, как на это реагировать. Я думаю о билетах в Лондон, которые купила, но уже понимаю, что он не в состоянии туда поехать. Маленькая часть меня всё ещё надеется, что я ошибаюсь, и, к сожалению, мне хватает этого небольшого проблеска надежды, чтобы открыть рот.
Я опускаю глаза на свои ботинки и замечаю, что начала теребить растрёпанный конец одного из шнурков.
— Ты когда-нибудь хотел просто… сбежать от всего этого?
Какое-то время он молчит. Я чувствую, как его внимание тоже перемещается на мои ботинки, поэтому отпускаю порванный шнурок и перемещаю руки в карман-кенгуру его худи.
— Постоянно, — говорит он, и толкает меня плечом. — Наверное, здорово жить по своим собственным правилам.
— Неплохо.
Я шевелю пальцами ног в ботинках. Голос разума говорит мне не упоминать Лондон и путешествия, но слова вылетают у меня изо рта прежде, чем я успеваю себя остановить.
— Ты бы мог, если бы захотел. Сбежать от всего этого. Может быть, мы могли бы поехать на денёк в Лондон? Я бы показала тебе свои любимые места для выступлений.
Сердце начинает колотиться в груди, когда я смотрю на Джека. На его лице отражается боль, и я начинаю чувствовать себя такой же побитой и потрёпанной, как мои походные ботинки.
— Забудь. Это была глупая идея.
— Рэйн…
— Да кому они нужны эти места для выступлений? Они не стоят того, чтобы тратиться на билет на самолёт.
Джек накрывает мою щёку рукой, и абсолютная уверенность, которая чувствуется в его прикосновении, заставляет меня замереть.
— Это не глупо. Я хочу увидеть твои любимые рынки, и парки, и мосты, и всё, что ты хочешь мне показать.
— Правда?
Он проводит большим пальцем по моей щеке.
— Конечно, хочу.
— Тогда поехали со мной, — говорю я.
И как только я произношу эти слова, печаль снова окрашивает лицо Джека, и мне хочется взять их назад.
— Я бы очень этого хотел, — бормочет он. — Но…
— Не нужно объяснять, — говорю я.
Моё лицо начинает гореть от стыда. Я отворачиваюсь, и его рука падает с моей щеки.
— Я просто не думала.
— Я бы очень хотел отправиться в путешествие, но…
— У тебя здесь настоящая жизнь, — говорю я. — У тебя здесь паб и твоя семья. Ты не можешь… таскаться где попало, как я.
— Рэйн.
— Я попросила тебя поехать со мной не по-настоящему, — говорю я. — Я просто болтала. Это ничего не значит.
— Рэйн, подожди и посмотри на меня.
Я не хочу на него смотреть, но всё равно это делаю. Он заводит прядь волос мне
