– Вот черт… – шипит Ферраро.
Лукас отталкивает от себя охрану.
– Я сказал, не трогай меня!
Молодая вокалистка обрывает свое предложение на полуслове. Мельком на нее посмотрев, я вижу, что она в смятении и напугана. Ее команда переглядывается и перешептывается. Стены университета снова пошатнулись. Я выхватываю глазами Кьяру в толпе зевак и быстрым шагом кидаюсь к ней. Не поинтересовавшись, где Диего, отбираю у нее смартфон. Она снимала на него творящийся бардак.
– О, Ева!..
– Я не могу запретить другим пользоваться камерами на своих гаджетах, но тебе – да. Зачем ты хочешь сохранить в своем телефоне этот шабаш?
Франко надувает губы.
– Ну, это же не запрещено.
– Ему плохо, – угомонив остервенение, я касаюсь ладонью горячего лба, – а ты развлекаешься.
Мой голос кажется пустым, я отдаю ей смартфон обратно. Но теперь Кьяра прячет его в крохотную сумочку на длинном ремешке, после чего по-дружески сжимает мое плечо.
– С тобой все хорошо? – Ее забота обо мне подлинна.
– Нет, – неоднократно качаю головой, – вовсе нет…
Лукас вступает в борьбу уже с тремя охранниками. Не знаю, сколько в нем ярости, что в итоге он побеждает и, избавившись от них, бросается в сторону эстрадной платформы. В зале, как того и желали «церберы», воцаряется полнейшая тишина. Слышен только жалобный плач… Валерии? Она сквозь слезы перекашивает губы в сардонической ухмылке, когда мы с ней встречаемся взглядами. Я свожу брови к переносице в явном непонимании. Приятельницы, обступив ее, утешают. Мерные поглаживания по спине и волосам, пожалуй, не приносят должных последствий. В ярко-синих глазах нет никакой недосказанности − Валерия ненавидит меня. Я и раньше ей не нравилась, но впредь, по всему вероятию, она определила нового врага номер один. Почему бы и нет? Ее подружка − та, которая когда-то называла себя моим другом, − тоже не захлебывается от восхищения, когда видится со мной. Они смогут презирать меня вдвоем.
Кьяра обнимает мои плечи, я содрогаюсь. Но не от этого ее жеста, а от того, как волнами отразился голос Лукаса в микрофоне. Он оттеснил от гарнитура переполошенную солистку, сдавил ладонями тонкое основание электроакустичекого прибора.
– Мистер глава универа, уверен, не обидится, что я взял на себя смелость поговорить со студентами раньше него самого.
Среди собравшихся проносятся смешки и недоуменные возгласы. За кулисами ректор наверняка будирует.
– Но, в действительности, не более чем к одному человеку. Она… – Лукас ловит мой потрясенный взгляд и, должно быть, улавливает то, как я переполошена.
Скорость сердцебиения космическая. Кажется, что в моей душе рождаются и гаснут звезды, одна за другой. Взрываются, создают новую галактику, названия которой никто еще не придумал. Тысячи, миллиарды звезд в глубинах моего сердца. Их отец, их создатель − Лукас Блэнкеншип. Его долгий, предназначенный мне одной, взгляд − альтернатива необходимому для жизни кислороду. Он – мои легкие. Мужчина, делающий меня счастливой. Я внимательно слежу за тем, что он совершает: опускает одну руку, залезают ею в карман черных деловых брюк, а когда вынимает ее, то она больше не пуста. В его атлетической ладони переливается в блеске проекционных фонарей украшение. Я ни за что бы не выпустила из памяти двух подвесок цвета платины. Невозможно предать забвению то, что тебе дорого. Когда я отдала Лукасу браслет в клинике, я не осмысливала основательности ошибки. Предпочла не бороться − а сдаться. Было так противно то, что меня выставили на позор! Я не могла раскинуть мозгами, представить свое будущее без Лукаса. К довершению всему, он еще и признался тогда, что влюбился. Что неравнодушен ко мне. Следовало дать нам время, выслушать его позже. Следовало быть более мудрой. Но я не сделала ни одного, ни другого, ни третьего. Мы упустили столько времени из-за гордыни. Демон из кошмарных снов восстал и перевоплотился в местами сентиментального, местами − вспыльчивого хранителя моих грез.
– Черт знает, как так получилось, – роняет со сцены Лукас, – но я по уши влюбился.
В набитой битком аудитории раздается согласованное хихиканье. Кто-то из воспитанников прославленного в Риме высшего учебного заведения − на некотором расстоянии за мною − рассуждает на итальянском:
– Si è innamorato? Io non sono di intralcio a lui di amare. Riportare la musica.*
* – Влюбился? Я не мешаю ему любить. Верните музыку.
Из орды людей в ответ тому некто выкрикивает:
– Ti sento! Stai zitto, cretino! Questo è meglio di serie tv, che guarda la mamma.**
** – Я слышу тебя! Заткнись, придурок! Это покруче маминых сериалов.
– Мне довелось принять ворох глупых заключений в жизни, но то, к какому выводу я пришел три месяца назад, делает меня слабым и немощным. – Британец задает высокий тон в следующем суждении: – Самая главная оплошность мужчин − это глотать экспансивные, эмоциональные выпады женщин! Это − соглашаться с ними и капитулировать, если так поступают они. Девушка ждет, что ты, – он вкрадчиво шепчет, но благодаря микрофонной установке всякий, кто принимает участие в вечеринке, слышит его мнение, – заткнешь ей рот поцелуем… – Лукас выдерживает паузу, бросив мимолетный взгляд на драгоценность, которую гладит большим пальцем. – А потом, она ждет, что ты трахнешь ее. Извините, господин ректор! – Блэнкеншип улыбается, повернув голову к кулисам, но через миг он вновь смотрит в зал. Спустя одинокое мгновение − в мои глаза. – Я причинил ей много боли, но это − символ моей к ней привязанности. – Лукас поднимает ввысь браслет. Биг-Бен и Пизанская башня покачиваются, свесившись с ребра его ладони. На минуту он отводит взор, находит в кругу студентов другую девушку. – Валерия, ты должна меня выслушать.
Все, находящиеся в актовом зале, девчонки обратились в слух. Такого гробового затишья не добился еще ни один профессор на своих занятиях в стенах моего факультета. Так что Лукаса стоит встречать овациями.
– Я устал от лжи, – отпускает Блэнкеншип впрямь изнуренно. – Ты хочешь выдавать желаемое за действительное, а я − нет. Оглянись. Посмотри, за что тебя любят твои друзья? За то, что в качестве атрибута я торчу рядом с тобой? А если вдруг ты потеряешь меня, деньги… и все остальное… Кто будет тебя любить? У нас ничего не было, – круто вздохнув, Лукас удовлетворяет алчное любопытство толпы. Люди единовременно ахают. – Я хотел вызвать безрассудную ревность у Евы Мадэри! – По милости многообразных перипетий мое имя печально известно. Меня высматривают в сборище учащихся, показывают пальцами. – Это не должно было затянуться, – он трясет головой, не сводя с меня небесно-голубых омутов, которые сияют не меньше, чем зеркальные полусферы. – Ты неустанно делала вид, что тебе все равно, и я изображал безразличного подонка. Мне так это надоело.
Кьяра отрадно смеется мне в ухо, обнимая так крепко, как возможно. Я тоже не могу воздержаться от широченной улыбки, по щекам поползли слезы счастья. Я, право слово, перестала чувствовать под собой ног.
