– людей, отчаянно бившихся за Германию, получавших боевые награды и ордена. Я и сам такой, я – один из тех, кто готов был отдать жизнь за нашу Родину. И я спрашиваю у вас, мои боевые товарищи, разве забыли мы, как проклятые социал-демократы, коммунисты и евреи плели заговор против нас? Как они, отсиживаясь в тылу, точили нож, чтобы вонзить его нам в спину? Те, кто помнит ледяной ветер Фландрии в 1918-м году, не даст соврать – мундиры расползались по швам, винтовки клинило после десяти выстрелов, а виноваты в этом были они – коммунисты и евреи! Они и сейчас хотят уничтожить нас! Они и сейчас сидят в своих берлогах и вынашивают планы по порабощению всего мира своей черной воле! И лишь мы можем их остановить! Только у нас – у немцев – хватит сил бороться с коммунистическо-еврейской заразой надвигающейся на Европу!
Всего десять лет назад я был готов признать, что мы близки к поражению, что еврейство почти поглотило нашу Германию, но наш фюрер, наш любимый фюрер уже тогда говорил, что мы еще восстанем против них, мы еще покажем им, что мы их не боимся! Он сказал тогда, что мы – немцы и, что как бы ни были тяжелы кандалы угнетателей, мы всегда их скидывали. Он сказал тогда, что мы все равно поднимемся с колен и скинем еврейско-коммунистическое ярмо с наших спин! Так говорил наш фюрер в самые темные дни нашего движения. И я пошел за ним, мы все пошли за ним, как один, и сейчас мы, наконец, можем построить Германию для немцев, свободную от иностранного влияния, независимую и могучую!
Но они мешают нам! Каждый день я слышу о том, что коммунистические боевики нападают на немецких патриотов, даже здесь, в Мюнхене или в Нюрнберге. Их снабжают деньгами и оружием их еврейские союзники. Но мы остановим их! Я, Юлиус Штрайхер, говорю вам, что как бы ни был труден и тернист этот путь, мы сможем победить всех наших врагов потому, что с нами Бог! Но только объединившись, только преодолев внутренние разногласия терзающие нас, мы сможем встать, вскинуть наши руки и сказать, что Германия пренадлежит нам! Сказать «Слава Гитлеру!» и «Слава Победе!» Зиг… Хайль! Зиг… Хайль! Зиг… Хайль!
Даже некоторая скомканноть речи не помешала ей найти почти полную поддержку зала. Вместе со Штрайхером кричала Хелена, кричали мальчики из Гитлерюгенда, кричали Франк и Фредерика Линдеманн, даже Габриель кричал, а Хольгер молчал. В этот момент он видел лицо Михаэля Шварценбаума и думал о том, что Михаэль тоже мог бы крикнуть «Зиг Хайль!», только вскинуть правую руку у него не получилось бы – нечего было вскидывать.
Официальная часть закончилась, и в пивной началось брожение – те, кто пришел только на митинг, пытались выбраться из помещения, а те, кто собирался испробовать обещанное бесплатное пиво, наоборот, пытались зайти. В возникшей толчее Хольгер старался не потерять из виду Ульриха Габриеля. Тот сидел на прежнем месте и, казалось, ждал чего-то. Вюнш решил, что лучшего момента не будет, и, попросив Хелену подождать, начал пробираться в сторону Ульриха. Он подошел к Габриелю одновременно с юношей из Гитлерюгенда, которого Ульрих встретил с улыбкой, придававшей его изувеченному лицу жуткий вид.
– Я очень горжусь тобой, Хенрик!
Голос Габриеля действительно напоминал звук наждачной бумаги. Хольгеру уже доводилось сталкиваться с подобным. Многие ребята, у которых были обожжены дыхательные пути, приобретали хриплый надтреснутый голос. «Не удивительно, что Хелене он так хорошо запомнился…»
– Спасибо, отец. Я старался.
Вюнш, невольно услышав разговор Ульриха с юношей, присмотрелся к подростку внимательнее. Хенрику было лет пятнадцать, и он не походил на Габриеля ни фигурой, ни лицом. Хольгер мысленно вернулся к словам вдовы Мюлленбек, которая не упоминала о том, что у Ульриха есть сын. Кроме того, он не слышал, чтобы со сцены сегодня называли фамилию Габриель. Вюнш пришел к выводу, что Хенрик, скорее всего, был пасынком Ульриха.
– Здесь шумновато. Поехали домой, мама обещала приготовить утку. Только, пожалуйста, сделай вид, что ты этому удивился. Она просила меня тебе не говорить…
Хольгер подошел и вмешался в разговор, обратившись к Ульриху:
– Добрый вечер, прошу простить мою бестактность, но мне необходимо с вами переговорить.
– Добрый вечер. А вы, собственно, кто?
– Я из полиции, оберкомиссар Вюнш. А вы, Ульрих Габриель?
– Совершенно верно. А это мой сын, Хенрик. Чем могу помочь полиции?
– Я бы не хотел портить вам вечер разговорами о деле, которое я сейчас расследую. Не могли бы вы сообщить, где и когда мы можем встретиться и поговорить?
Ульрих задумался на мгновение и ответил:
– Это ждет до понедельника?
– Вполне.
– Тогда приходите на Бриеннерштрассе сорок пять, там штаб-квартира НСДАП. Я предупрежу дежурного, вас проведут ко мне.
– В какое время?
– С утра. Скажем, в девять часов. Вас устроит?
– Да.
– Мы сможем уложиться в один час?
Хольгер бы почти уверен, что одного часа не хватит.
– Нет.
– Могу я хотя бы узнать, по какому поводу вы хотите со мной встретиться? У меня какие-то проблемы?
– О, нет. Дело не в вас. Я хочу спросить вас о Хинтеркайфеке…
Слова Хольгера были неожиданностью для Ульриха. Он закрыл глаза и почти на минуту замолчал. Наконец, Габриель открыл глаза и произнес:
– Я понимаю, о чем вы. Но я ничем не смогу вам помочь, я даже уже не жил к тому времени в Лааге…
– Но вы их знали?
– Да, знал.
– Поэтому я и прошу вас о помощи. Нам нужны все, кто знал их и общался с ними.
– Хорошо, тогда в понедельник в девять утра я буду вас ждать и постараюсь ответить на ваши вопросы. А сейчас простите нас, мы опаздываем на ужин.
– Да, конечно! Это вы простите меня за беспокойство.
Хольгер поймал растерянный взгляд Хенрика, для которого произошедший разговор был совершенно непонятен, и, улыбнувшись ему, сказал:
– Поздравляю вас, молодой человек. Успех в учебе – первый шаг к успеху во взрослой жизни.
– Спасибо.
– Еще раз прошу простить меня за беспокойство. До свидания, господин Габриель, и вы, юный Хенрик.
– До свидания, оберкомиссар Вюнш.
Хольгер вернулся к Хелене. Почти все девушки уже ушли, и она сидела в одиночестве. Он сел рядом и позволил себе наклониться к самому ее уху:
– Прости, что пустил работу в этот вечер. Ты даже не представляешь, сколько времени ты сэкономила для полиции, вытащив меня сюда сегодня.
– То есть ты не дуешься?
– Нет, не дуюсь. Считай, что мы квиты.
– Хорошо. Тебе не
